Загадочная смерть [Strong Poison]

Она еще раз перечитала письмо, пробежала глазами пункты постановления, обратив особое внимание на то, что Норман Эркварт был назначен единственным опекуном, и запомнила некоторые самые крупные и важные документы из списка ценных бумаг. Затем она сложила все в прежнем порядке, заперла папку, которая с ангельской покорностью поддалась ее манипуляциям, вынесла ее в приемную, положила на место, взгромоздила на нее другие папки и вновь вернулась к своей машинке как раз перед тем, как миссис Ходжес снова вошла в офис.

— Только что закончила, миссис Ходжес! — воскликнула она жизнерадостно.

— А я думала — закончили вы или нет, — сказала миссис Ходжес, — я не слышала стук машинки.

— Я делала заметки от руки, — ответила мисс Мерчисон. Она разорвала испорченный первый лист документа и бросила его в корзину для бумаг вместе с листом, который начала печатать вечером. Из ящика своего стола она вытащила верно отпечатанную первую страницу, заранее подготовленную для этой цели, прикрепила ее к пачке листов, вложила первый экземпляр и необходимое количество копий в конверт и запечатала его, адресовав господам Хэнсону и Хэнсону. Потом надела пальто и шляпу и вышла, любезно попрощавшись в дверях с миссис Ходжес.

Пройдя немного, она оказалась у офиса господ Хэнсонов, где и опустила пакет в щель для корреспонденции. Затем быстрым шагом, напевая себе что-то под нос, она направилась к автобусной остановке у пересечения Теобальдс-роуд и Грейз-Инн-роуд.

— Я считаю, что заслужила небольшой ужин в Сохо, — сказала мисс Мерчисон.

По пути от Кембридж-Серкус к Фрит-стрит она снова напевала какой-то мотив. «Что это за дурацкая мелодия?» После небольшого размышления она узнала в ней гимн, который они пели хором на собрании в доме Отчаянного Билла.

«Господи помилуй, — подумала мисс Мерчисон, — не иначе как я схожу с ума».

Глава 15

Лорд Питер поздравил мисс Мерчисон и пригласил ее на совершенно особый ленч у «Рулз», где для знатоков подавали исключительно тонкий старый коньяк. Мисс Мерчисон вернулась в офис немного позже положенного и в спешке забыла вернуть отмычки. Но когда проводишь время в приятной компании, невозможно помнить обо всем.

Уимзи и сам только благодаря огромному усилию воли поехал к себе домой, вместо того чтобы броситься в Холлоуэй. Хотя милосердие и требовало поддерживать моральный дух узницы — а он именно таким образом оправдывал свои ежедневные визиты, — он понимал, что было бы гораздо милосерднее доказать ее невиновность. А в этом больших успехов все еще не было.

Версия самоубийства стала выглядеть очень обнадеживающей, когда Норман Эркварт показал ему черновик завещания; но теперь его вера в этот документ была полностью подорвана. Оставалась еще небольшая надежда, что в «Девяти кольцах» найдут пакет с белым порошком, но дни безжалостно уходили, и эта надежда почти исчезла. Уимзи раздражало вынужденное бездействие — ему хотелось бежать на Грейз-Инн-роуд, допросить, запугать, подкупить каждого человека и обыскать каждый уголок внутри и снаружи «Колец», но он знал, что полиция справится с этим лучше, чем он.

Почему Норман Эркварт хотел направить его по ложному следу? Он легко мог бы вообще отказаться давать информацию о завещании. В этом есть какая-то тайна. Но если Эркварт в действительности не является наследником, то он играет в довольно опасную игру: старая леди могла умереть в любую минуту, и тогда завещание было бы утверждено и, возможно, опубликовано. Ей девяносто три, здоровье ее весьма хрупко. Небольшая передозировка чего-либо, потрясение, даже легкий шок — как легко поторопить смерть... Нет, так нельзя думать. Он лениво размышлял о том, кто живет со старухой и ухаживает за ней...

Было тридцатое декабря, а он все еще топтался на месте. Величественные тома на полках, творения святых, философов, историков, поэтов смеялись над его беспомощностью. Вся собранная на этих полках мудрость и красота не могли подсказать ему, как спасти от мучительной смерти женщину, которая была ему так дорога и необходима. А он считал себя весьма искусным в этом деле. Невероятная запутанность и глупость ситуации угнетали его. Он скрипел зубами и беспомощно злился, шагая взад-вперед по изысканной, богатой и такой пустой комнате. В большом венецианском зеркале над камином он видел свое отражение. Бледное, немного глуповатое лицо, зачесанные назад соломенного цвета волосы, идеально выбритый, нежный, как у женщины, подбородок, безупречно накрахмаленный воротник, элегантно завязанный галстук, подходящий по цвету к носовому платку, который застенчиво выглядывал из нагрудного кармана дорогого костюма, сшитого на Сэвил-роуд. Он схватил бронзовую статуэтку с каминной полки — прекрасная вещица, даже хватая, его пальцы ласкали темную патину, — им овладел порыв разбить зеркало и отраженное в нем лицо, взорваться в отчаянном крике и движениях.