Загадочные племена на «Голубых горах»

Один такой образ жизни достаточно показывает, что между крестоносцами средних веков и тоддами очень мало общего. К тому же, как не раз сказано, они не умеют владеть оружием и никогда не проливают крови, чувствуя к ней нечто вроде священного ужаса. Кавказские горцы на северо-востоке от Тифлиса, как пшавы и хевсуры, так и тушины, сохранили у себя много средневекового оружия и утвари; у них немало и христианских обычаев.[39] А у тоддов не найдется не только средневекового, но и простого современного ножа. Все это, в связи с главным вышеупомянутым фактом, что у тоддов нет ни малейшего представления о божестве, делают теорию Лешено де ла Тура уже совсем неподходящею…

Затем пошла в ход, хотя и давно избитая, но излюбленная и многоспасительная в таких случаях теория о кельто-скифах. Но и эта по своему обыкновенно скоро провалилась. Когда тодда умирает, его сжигают с разными любопытными обрядами, вместе с любимым буйволом, а в том случае, когда покойник был «священнодействующим», приносится в жертву от семи до семнадцати голов этих животных. Но буйволы все-таки не лошади; а тип лица тоддов – совершенно европейский, сильно напоминающий уроженца южной Италии или Франции, довольно трудно согласовать с типом скифа, насколько мы о нем знаем. Лешено де ла Тур сильно боролся с препятствиями, но как только его осмеяли, он тотчас же бросил свою теорию. Гипотеза же о скифах, невзирая на всю нелепость предположения, держится и до сей поры.

Потом явилась на сцену вечно побиваемая и вновь оживающая теория о десяти «потерянных племенах Израиля». Миссионер немец Метц с помощью некоторых своих собратьев из англичан, одаренных одинаковым с ним пламенным воображением, принялись разрабатывать эту теорию с восторгом. Но в опровержение этой фантазии достаточно повторить уже неоднократно сказанное выше, что у тоддов никогда не было и тени никакого Бога, тем менее – Бога Израиля.

Тридцать три года жил с тоддами и бился с ними бедный благочестивый немец. Он жил их каждодневной жизнью, перекочевывая с ними с места на место;[40]

мылся раз в год, питался одною молочною пищей, наконец растолстел и получил водянку. Он привязался к ним всеми силами своей любящей, честной души, и хотя не окрестил ни одного тодды, но хвалился, что научился превосходно их языку и познакомил три поколения тоддов с религией Христа. Но когда навели справки, то оказалось не совсем так.

Во-первых узнали, что Метц не знал ни полслова на их языке. Тодды выучили его канарезскому диалекту, на котором они сами говорят с баддагами и женщинами своего племени. Но из того таинственного языка, на коем рассуждают их старшины, когда держат совет, и который употребляется ими во время их неведомых обрядов в тирьери,[41]

Метц не понимал ни одного звука. Этого языка не понимают женщины тоддов, или им, может быть, запрещено говорить на нем. Что же касается христианского просвещения тоддов, то привезенный в Учти больным и почти умирающим бедный Метц признался очень откровенно, что в эти тридцать три года общего с ними сожительства ему не удалось окрестить ни одного тодды, ни взрослого, ни ребенка. Впрочем, он все-таки надеялся, что «посеял в них семена будущего образования».

Но и в этом ему предстояло разочарование. Прибывшие на холмы с западного малабарского берега отцы иезуиты, питавшие в свою очередь надежду признать в тоддах колонии древних сирийских христиан, или по крайней мере, манихейцев,[42] очень долго наводили справки. С обычною им хитростью и ловкостью они успели войти в сношения с тоддами. Они вкрались, если не в доверие, то в хорошее знакомство с этими, обыкновенно молчаливыми, серьезными дикарями и успели узнать от них, к великой своей радости, – потому что они ненавидят протестантов еще более, нежели язычников, – что Метц мог бы прожить с ними целые века в теснейшей дружбе и все-таки не произвести на них ни малейшего впечатления.

«Слова белого человека то же, что говор майны

(род говорящей птицы) или трещание языка обезьяны», – говорили старые тодды иезуитам; не замечавшим в припадке коварной радости обоюдоострого комплимента. «Мы слушаем и смеемся. На что нам ваши дивы, когда у нас есть наши великие буйволы?» – добавляли они, рассказывая, как Метц предлагал им взамен веры в буйволов – веру в религию тех, которые отнимали у них их пастбища и обижали их ежедневно.[43]

Несмотря на одинаковую с Метцем участь, последователи Лойолы подняли честного немца на смех, распустив про него анекдоты по всей южной Индии. Мы знаем и даже можем указать таких иезуитов, которые, скорее нежели допустить туземца перейти в протестантство, укрепляют его всеми силами в его вере в чертопоклонстве.