Начнем с серьезного источника. Солидная британская газета «Гардиан», вовсе не желтая пресса, апеллирующая «жареными» фактами, а вполне уважаемое издание, в 2002 году опубликовала статью «That’s no lady, that’s…»[42]
(«Это не женщина, это…»). В статье приводится информация о том, что некий англичанин, имеющий аристократическое происхождение, выудил на свет божий картину, хранившуюся у него в чулане. Сначала все полагали, что на ней – леди Нортон. А вот, оказалось, нет! Англичанин неожиданно обнаружил сходство лица на портрете с более поздними изображениями графа Саутгемптона. Что потрясло публику? Наряд и женоподобный вид молодого человека. О, ужас – его губы накрашены (может, художник просто их нарисовал такими яркими?), в ухе серьга (но этот атрибут не являлся признаком определенной сексуальной ориентации), платье явно женское (не вполне), а прическа тоже больше подошла бы девушке (длинные волосы в то время мужчины носили совершенно безотносительно к своим предпочтениям в делах альковных).Однозначно делается вывод: «Эксперты, которые исследовали эти факты, сейчас пришли к согласию, что портрет, без сомнения, является самым ранним из всех известных изображений третьего графа Саутгемптона, покровителя Шекспира, того самого «светловолосого молодого человека»[43]
, к которому он обращается в своих сонетах, – приблизительно в возрасте от 17 до 20 лет и написанный именно в то время, когда были написаны первые сонеты». И далее: «В отличие от всех других портретов Саутгемптона, позже предпочитавшего быть изображенным в качестве эдакого «мачо» – придворного и военного, здесь – лицо бисексуальной личности, двусмысленно названное поэтом «хозяином – хозяйкой моей страсти»[44] в двадцатом из 154 сонетов».Перед тем как привести последнюю цитату из вышеупомянутой статьи, приведем пресловутый двадцатый сонет, на первый взгляд изобилующий двусмысленностями. Впрочем, здесь – перевод С. Я. Маршака, приложившего максимум усилий, чтобы двусмысленность в переводе снять. А с другой стороны, почему не принять этот вариант как вполне отражающий совершенно недвусмысленную идею Шекспира, который, только предположим, просто-напросто ни на что не намекал…
Если кратко пересказать содержание сонета, попытавшись дословно его перевести с английского, то получится следующее: природа действительно нарисовала женское лицо «хозяина – хозяйки моей страсти». У «нарисованного» природой человека доброе женское сердце, но не склонное к переменам настроения, свойственным женщинам. Глаза также более яркие и не бросающие ложные кокетливые взгляды, но зато покрывающие золотом все, на что смотрят. Мужчина во всех отношениях, все у него под контролем. Мужчины, конечно, на него глазеют, но женщины отдают ему душу. Для женщин был создан наш герой, пленивший сердце поэта. Ну и в конце поэт просит: пусть моей будет твоя любовь, но использовать ее будут женщины – будь их сокровищем.
Следует, конечно, просить прощения за вольность изложения. Но очевидно, что сонет, восхваляя красоту мужчины, однако все время подчеркивает мужские черты ее обладателя. К тому же высокопарный стиль, присущий стихотворным посвящениям того времени, не может и не должен трактоваться прямолинейно и однозначно. Стоит почитать другие посвящения 16 века, как становится понятно, что поэты частенько ничего «такого» не имели в виду. Красивая вязь слов, внешняя красота пышных фраз ставились куда выше философского наполнения текста. Не надо забывать также и о рифме, ритме, других законах стихосложения, которые нередко диктовали выбор выражений.
Вот, например, отрывок из сонета Филиппа Сидни, творившего чуть ранее Шекспира, погибшего во время битвы в Нидерландах, но успевшего снискать себе славу прекрасного поэта: