Заглянувшие в Бездну

Димон поражался беспечности полицаев. Они считали, что для того, чтобы обеспечить полную безопасность, достаточно приставить к альтеру пару чудил с автоматами. Еще не было случая, чтобы они выставили посты вокруг здания, в котором проводилась операция. Димону даже интересно было, что тому причиной, глупость, лень или же клинический пофигизм? Хотя, конечно, первое не исключало как второго, так и третьего. И наоборот.

Сделав еще один круг и не заметив ничего подозрительного, Димон подошел к Рушану и сел на другом конце скамейки.

Рушан сидел вытянув ноги, обутые в черные, узконосые штиблеты, и засунув руки в карманы длиннополого серого плаща, из-под которого едва виднелись края отутюженных черных брюк. На голове у Рушана была такая же серая шляпа с высокой тульей и широкими, будто мятыми полями. Рушан был модником. Димон в моде не разбирался, но считал, что в такой одежде, которую выбирает Рушан, работать неудобно. Однако Рушан всегда четко выполнял свою часть работы. Не подкопаешься. Поэтому и по поводу одежды Димон к нему не придирался.

— Кому памятник? — спросил Димон.

На карте, по которой они выбирали место для встречи, оно было обозначено просто как смотровая площадка. И с нее действительно открывался неплохой вид на расположенную в низине часть города.

— Откуда я знаю? — не меняя положения, пожал плечами Рушан.

— На постаменте должно быть написано. Мог бы полюбопытствовать, — с укоризной заметил Димон.

С того места, где он сидел, куст закрывал постамент.

— Там только чей-то неразборчивый автограф.

— А в лицо не узнал?

— Не-а, — мотнул головой Рушан.

— Лысый?

— Не-а.

— Значит, не Ленин, — сделал вывод Димон. — Пускай будет Пржевальский!

Рушан покосился на него из-под жеваных полей чудной шляпы.

— А что бы тебе самому не встать да не посмотреть?

— Так неинтересно, — улыбнулся Димон. — Пока я точно не знаю, чей это памятник, он все равно что кот Шредингера. Даже лучше. Потому что может быть памятником кому угодно. Сейчас я хочу, чтобы это был памятник Пржевальскому. А потом, может быть, пожелаю, чтобы он стал памятником Бонч-Бруевичу.

— А это еще что за мерин? — недовольно скривил губы Рушан.

— Средневековый автор детских страшилок.

— Ну и на кой ляд он тебе сдался?

— Я просто к примеру сказал.

— Странные у тебя фантазии, Димон.

— Это не фантазии, а образ жизни.

— Ну да, — уныло клюнул длинным носом Рушан и больше ничего не сказал.

— Как добрался? — сменил тему разговора Димон.

— Отлично. В самолете вздремнул. В поезде вздремнул. В машине поспал основательно.

Рушан любил поспать. Это было, пожалуй, единственной его слабостью. Которая отчасти компенсировалась способностью просыпаться в точно назначенное время и сразу, без потягиваний и зевков, приниматься за дело.

— Машину присмотрел?

— В двух кварталах отсюда стоит неплохой «мерс» с полным баком.

Димон посмотрел на часы.

— Пора? — спросил Рушан.

— Пять минут.

Не вынимая рук из карманов плаща, Рушан повел плечами, как будто ему вдруг сделалось зябко.

— Что? — непонимающе посмотрел на него Димон.

— У тебя как на космодроме.

— Это плохо?

— Это странно.

— Почему?

— Ну, не знаю, — пожал плечами Рушан. — Просто мне это кажется странным.

— Что именно? — не отставал от него Димон.

— Сидеть пять минут и считать про себя секунды.

— Зачем?

— За тем, что ты сказал, что осталось пять минут. И я теперь не могу выкинуть эту мысль из головы. Только и думаю: пять минут ровно, четыре пятьдесят девять, четыре пятьдесят восемь, четыре пятьдесят семь…

— Расскажи анекдот.

— Какой еще анекдот?

— Любой. Чтобы переключиться на что-то другое.

— Не получится, — уверенно качнул головой Рушан.

— Ты же даже не пробовал.

— Ну хорошо. — Рушан поправил мятую шляпу на голове и глубоко вздохнул: — Однажды шах Бадур-Аль-Бадин велел своему старшему евнуху Ильшасу привести всех его жен. А было их у шаха по одной на каждый день года. То есть ровно триста шестьдесят пять…

— Это точно анекдот? — перебил Димон.

— Ну да… А в чем проблема?

— Нет, все нормально, — мотнул головой Димон. — Продолжай.

— А сделал он это потому, что случайно услышал, как визирь Турхан-Ибн-Улла шепнул главному военачальнику Ильсуру-Тах-Да-Беку, что самая красивая жена у шаха та, у которой родинка в форме сливы на левой ляжке. Шаху, разумеется, стало интересно, откуда визирь знает про родинку? Но при этом он оказался еще и немало озадачен, поскольку понял, что понятия не имеет, у какой из его жен на левой ляжке родинка в виде спелой сливы. Нужно было со всем этим разобраться. И вот Ильшас по приказу шаха ввел в его покои первую жену. Звали ее Гюзель. У нее были огромные, как у серны, глаза цвета темного меда, волнистые волосы, ниспадающие до пояса, а талия у Гюзель была такой, что шах, если бы захотел, смог бы обхватить ее, соединив кончики пальцев рук…

— Вот такая? — Димон показал Рушану руки, соединив средние и указательные пальцы.

— Ну да, — кивнул тот.

— Явное преувеличение… Или… — Димон в задумчивости потянул за свисающий кончик банданы. — Или все же преуменьшение?

— Это просто метафора.

— То есть на самом деле шах не мог обхватить талию Гюзель ладонями?