Заговор адмирала

Маренн знала, что в большинстве карательных акций на захваченной рейхом территории СССР не принимали участия арийские кадровые части СС, поскольку это считалось вредным для боевого и морального духа. Обходились местными полицаями, которых всегда набиралось в достатке. Как-то Гиммлер даже пошутил на эту тему — мол, в Европе трудно найти такую деревушку, где сосед настолько ненавидит соседа, как это наблюдается в России. «Там просто заживо готовы съесть друг друга — такая варварская разобщенность людей, и часто просто лютая зависть. Даже к мало-мальскому успеху, к новой вещи, к подарку, чуть не до смерти», — говорил рейхсфюрер.

Эти слова отчасти подтверждались историей, которую Маренн услышала от своего сына Штефана, служившего в танковых частях. Он однажды признался ей, что очень удивился, когда увидел, как женщины в каком-то селении недалеко от Смоленска стали драться за французскую пудреницу и вырывали волосы девице, которой его товарищ по экипажу подарил эту вещь. «Я сразу вспомнил, что читал в путевых записках английских моряков-первооткрывателей, — говорил тогда Штефан. — Я читал, что аборигены так же дрались за батистовый платок или за блестящую пуговицу с мундира офицера. Правда, мне товарищи сказали, что ту девушку с пудреницей били не потому, что хотели отнять подарок, а потому, что она его взяла. Мне сказали, что русские ненавидят нас. Поэтому русской девушке нельзя даже взять подарок у немецкого солдата. Её сразу назовут предательницей. Русские — странный народ».

Однако не было ничего странного в том, что рейхсфюрер СС настраивал своих подчиненных использовать наклонности местного населения и заставлять русских уничтожать друг друга. В том числе поощрялось и такое проверенное средство — делать подарки одним, чтобы вызывать ненависть у других. Потому офицеры часто возили с собой вещи, кажущиеся на войне совершенно бесполезными — пудреницы, флакончики с духами, батистовые платки, а также наборы подарочных открыток, карманные часы с музыкой и прочую мелочь.

Тем не менее поступок Скорцени не был одобрен рейхсфюрером. «Сжигать людей живьем — это не занятие для кадрового офицера разведывательного управления, — реакцию Гиммлера до Маренн довёл Шелленберг. — Нельзя принуждать к подобными действиям своих подчиненных».

А что, собственно, ещё мог сказать рейхсфюрер об Отто Скорцени, которым так восхищается Гитлер и от которого была без ума родная сестра Евы! К тому же Отто стал любимчиком прессы и вообще считался примером для многих. Хорошо, что Гиммлер хоть что-то сказал. Конечно, не сказать он не мог, а то Марта, натура чувствительная, подумала бы, что её муж тоже поддерживает подобное. Уж кто-кто, а Маренн знала, что рейхсфюрер — нежнейший муж и отец, на практике склонный к компромиссам, а не к жестокому противостоянию. Потому-то в его обширном и противоречивом хозяйстве уживались и гестапо Мюллера, и грозные дивизии рейха наподобие «Лейбштандарта», и такие мастера террористических и подпольных акций, как Скорцени с Науйоксом, и высочайшие интеллектуалы вроде Шелленберга, и оснащенная по самым передовым стандартам военная медицина, которую формально возглавлял группенфюрер СС Гербхардт, а на деле — сама Маренн.

Скорцени, конечно, не ожидал, что Маренн расскажет кому-то о происшествии в подмосковной деревне. Он, со своей стороны, тоже считал, что Маренн предала его, да ещё проводит ночи с другим мужчиной! Так что была и другая точка зрения, точка зрения Отто — вероятно, тоже правильная.