Заговор адмирала

— Решение остаться на своем посту я принял сам, — продолжал адмирал, стоя рядом с Маренн. — Не знаю, одобряете ли вы меня. Но мне известно, что Вальтер хотел этого, и в этом моем решении есть преимущества для Венгрии, гораздо более важные для меня, чем моя собственная безопасность, безопасность моей семьи и уж тем более посмертная слава, поверьте. Вся моя жизнь прошла на флоте от младшего офицера до главнокомандующего флотом Его Величества. Венгрия — мой последний корабль, который все ещё находится на плаву, под моим руководством. Этот корабль получил серьезную пробоину. Скорее всего, он пойдет ко дну, но вы знаете морскую традицию, ваше высочество, — капитан последним покидает тонущий корабль или идет ко дну вместе с ним. Именно этим правилом я и руководствовался, принимая решение. Я не могу бросить свой корабль, ведь это мое детище. Пусть в дальнейшем спасшиеся члены команды будут меня проклинать. Пусть граф Бетелен упрекает меня в том, что я решаю политические вопросы интуитивно, политически необразован, но мне хватает той горячей любви к моей стране, к моему народу, которую я испытываю, несмотря на годы, на возраст, чтобы понимать, как сделать так, чтобы даже из любой ситуации выйти с меньшими потерями. Если бы я ушел сразу, то весь мир понял бы, конечно, что произошло в моей стране. Но это отнюдь не означает, что прямо на следующий день здесь высадится англо-американский десант, чтобы спасать несчастную Венгрию. Нет, они не поторопятся проливать за нас кровь, у них есть дела поважнее. У них свои планы. А тем временем Германия будет пожирать все богатство и ресурсы Венгрии, венгерские юноши будут гибнуть на фронтах уже проигранной немецким фюрером войны. Здесь получит полную свободу этот господин Эйхман, который спокойно пишет мне сухим канцелярским языком, что в его планах в сжатые сроки, в течение нескольких месяцев вывезти из Будапешта в Германию двести пятьдесят тысяч депортированных евреев. А Вейзенмайер, который ехал со мной в поезде, уже махал у меня под носом документом, в котором он докладывает в Берлин, что в Венгрии к отправке готовы сто сорок тысяч евреев, а до середины июля будет депортировано ещё триста тысяч. И это, ваше высочество, на второй день оккупации!

Хорти снова принялся мерить шагами комнату:

— Вообразите, какая вопиющая наглость! Они ещё ничего не сделали, а уже подготовили реляции своему начальству, чтобы им зарезервировали ордена к будущему дню рождения фюрера! — лицо Хорти побагровело от гнева. Перед Маренн адмирал считал излишним скрывать своё возмущение. — Они уже чувствуют здесь себя полными хозяевами! Я спросил Вейзенмайера: «Неужели вы считаете, что я позволю вам все это сделать?» Он только недоуменно приподнял брови и даже не представляет себе, как это я могу ему не позволить. Вот сегодня утром, как только я приехал в Гёдёллё, граф Эстерхази принес мне эту папку, ознакомьтесь, ваше высочество, — адмирал протянул Маренн папку, обтянутую красным сафьяном и украшенную золотым габсбургским вензелем.

Маренн взяла папку и раскрыла её, а Хорти пояснил:

— У Венгрии не может быть секретов от правнучки императора Франца Иосифа, государя, который из сателлитов сделал венгров равноправной нацией в империи, вернул нам национальное достоинство. Здесь обращения ко мне от ведущих деятелей нашей церкви, письмо от папы римского, от шведского короля, а также от всех ведущих партийных деятелей венгерского парламента. Они все просят меня воспрепятствовать депортации евреев, сохранить жизни людей. В письме понтифика указывается на варварские условия, в которых содержатся интернированные в концлагеря. Я не могу остаться равнодушным к этим обращениям. Я так и сказал Вейзенмайеру: «Пока я все ещё занимаю свой пост, ни один вагон с депортируемыми не покинет Венгрию». Не знаю, как все это получится, — Хорти глубоко вздохнул. — В борьбе силы слишком не равны, и наше венгерское общество, в том числе и правящий класс, неоднородны. Немало пособников рейха есть даже в верхах, и всех сразу выявить невозможно. Но я чувствую, что это вызов, и буду продолжать борьбу. Я чувствую себя, как в молодости, во время Первой мировой войны, когда я командовал крейсером «Габсбург», на тот период считавшимся самым современным кораблем в мире, и мы дрались на Средиземном море против намного превосходящих нас сил французского флота. Казалось, само море полыхало под нами. Оно было багровым от пожаров, отражавшихся в воде, и от крови, растворившейся в нём. Но мы знали, что сражаемся за высокие принципы, за наш образ жизни и за веру, которую нам прививали с детства, за нашего императора, который вернул венграм самоуважение и позволил им стать равноправным европейским народом. Сейчас такой же решительный момент, он выпал, увы, уже не на молодость, а на мою старость, но я говорю себе, что надо проявить ту же выдержку и волю, что и тридцать лет назад. Хотя теперь это куда труднее. Я чувствую поддержку, и не только с вашей стороны, ваше высочество, хотя для меня ваша поддержка очень важна.