Заговор генералов

— Напротив. Чрезвычайно важно и своевременно. Хотя многое нам уже известно. Товарищи железнодорожники постоянно сообщают нам о продвижении войск к Питеру. Получили мы и копии телефонограмм о вызове офицеров в Ставку на испытания. Догадывались что к чему… Что же касается задания, которое получили вы, то агенты, переодетые в солдат и рабочих, уже действуют в городе, пытаясь спровоцировать пролетариат и гарнизон на выступления.

Антон почувствовал даже разочарование: а он так спешил!..

— Но вы помогли увязать разрозненные факты в общую картину, продолжил Дзержинский. — Теперь мы лучше представляем, как должны действовать. Я немедленно сообщу о вашем докладе другим членам Центрального Комитета в в «военку».

— Может быть, не дожидаясь, пока они все соберутся и развернутся, ударить по их конспиративным квартирам? Я слышал: в районах созданы рабочие боевые дружины. И гарнизон нас поддержит!

Дзержинский свел к переносью брови. Резкая, глубокая морщина рассекла лоб. И снова Антон с болью увидел: много сил и здоровья унесли годы с момента их последней встречи в Кракове. Землистая кожа, провалившиеся щеки, обозначившие острые скулы. По-прежнему красивыми были большие, миндалевидного разреза глаза, но и в них появился металлический блеск.

— Корнилов, Керенский и вся их свора только и ждут повода, — сказал Феликс Эдмундович. — В июле у них не выгорело. Теперь они подготовились тщательней. Вы же сами разведали: стягивают карательные войска, засылают провокаторов. Нет! Мы повода им не дадим! Пусть они выступят первыми!

И тут Антон вспомнил: как раз об этом же писал Владимир Ильич! Еще в июне, когда и имя-то Корнилова не всплыло на поверхность!.. В статье «На переломе» Ленин предупреждал: пролетариат и большевики должны собрать все свое хладнокровие, проявить максимум стойкости и бдительности, и особо подчеркнул: «Пусть грядущие Кавеньяки начнут первыми». Тогда Антон не мог понять, почему же первыми. И не понимал до этой минуты. И вдруг теперь как вспышка света: чтобы не дать врагам повода!.. Гениальное предвидение!..

— Что должен делать я?

Дзержинский задумался. Потеребил острую клинообразную бородку:

— Посоветуюсь с товарищами. Думаю, что должны продолжить то, что так успешно начали. Проникните в самое логово провокаторов. Играйте прежнюю роль. Разузнайте как можно больше. Главное — кто именно, в каком обличье, где и когда… — Он прошелся из угла в угол, заложив руки за спину. — Коль у них есть контрразведка, они могут следить и за вами. Поэтому ни с кем из наших больше не встречайтесь, немедленно отправляйтесь в «Асторию».

— Как я буду поддерживать связь с вами?

— Александр Долгинов, с которым вы знакомы, сейчас связной «военки». Будете встречаться с ним в Исаакиевском соборе. Каждый вечер, в семь часов. Не сможете в семь — в девять или позже, через каждые два часа.

Александра переоденем прапорщиком. Желаю успеха. Антон добрался до Исаакиевской площади, на которую углом выходила гостиница «Астория», когда уже смеркалось. По дороге, пересекая Дворцовую площадь, увидел: в Зимнем почти все окна освещены.

2

Вильям Сомерсет Моэм в этот день давал очередной обед, или, как принято было здесь говорить, «открывал стол» в самом дорогом петроградском ресторане «Медведь». Он облюбовал этот ресторан не только из-за экзотического, сугубо русского названия, а и потому, что кормили в «Медведе» так, будто не существовало никакой мировой войны — напротив, весь мир только и заботился, как бы поставить к столу российских гурманов всевозможные яства: от средиземноморских устриц до тихоокеанских крабов и полинезийских черепах. Сам Моэм предпочитал русскую черную икру, заказывал ее целыми блюдами и поглощал ложками. Впрочем, его примеру следовали и гости. На керенки обеды стоили баснословно дорого. Для Вильяма это не имело абсолютно никакого значения — он мог тратить сколько угодно из тех сумм, которые зашили в его жилет в Нью-Йорке. Может быть, в пересчете на содержание русских полков каждый обед равнялся расходам на их месячное довольствие, но по сравнению с экономией на каждом не отправленном на Западный фронт американском полку это представляло сущую малость.