Заговор генералов

– Если позволите, и о себе. Хотя признаюсь вам, дорогой друг: не обладаю магическим даром. Не могу, подобно пифиям, подчинять сверхъестественные силы и вызывать знамения. – Он пыхнул благоуханным дымком. – Зато знаю, чего хочу и чего не хочу.

Антон понял: если он рассчитывает что-то разузнать, должен набраться терпения. Разглагольствовать – в манере профессора. Этой манере соответствовал и его голос, обширный и бархатистый.

– Так чего же вы хотите, Павел Николаевич?

– Надеюсь, того же, чего и вы: укрепления могущества и славы России.

– Готов подписаться под этими словами. Но что вы подразумеваете за ними?

Милюков опять повел издалека:

– И мы и большевики боролись против царизма. Различными методами. Но добивались и добились одной конечной цели: самодержавие рухнуло... А далее? Увеличилась или уменьшилась после Февраля сумма добра и зла в отечестве?.. Мы, партия народной свободы, мы, конституционные демократы, хотели и хотим объединить вес классы, все слои общества в едином спасительном гражданском порыве самоотвержения и подвига!

– А чего вы не хотите, профессор? Павел Николаевич оставался верен себе:

– Наша революция началась как общенародная. Но очень скоро она оказалась похожей на поезд, которому стрелочник неправильно перевел стрелку – направил в тупик. Этот тупик – классовая борьба. При классовой борьбе развиваются наихудшие качества населения: корысть, зависть, трусость, презрение к общенациональному... Между тем каждому должно быть ясно, что в России нет ни одного класса, который на своих плечах мог бы вынести всю тяжесть свершенного и на обломках деспотии создать новые формы общественной жизни.

– А пролетариат?

– Вот-вот! – обрадовался профессор, снова по-своему поняв Антона. – Вы мне подсказываете догмат большевиков. Теперь, слава богу, уже почти для всех становится очевидным то, что мы знали всегда: российский пролетариат не обладает государственным разумом. Да и откуда было набраться его? Единственный свет, который был доступен так называемому революционному пролетариату и его партии, – это сумеречный свет подполья. А вы знаете: свет, проникающий в узкую щель, создает оптический обман, искажает все пропорции... Мы, кадеты, вели борьбу легально, при нормальном освещении. И у нас нет аберрации зрения. И неужели мы, образованные и эрудированные люди, уступим право государственного мышления каким-то фабричным с их двумя-тремя классами церковноприходского?.. Абсурд! И еще один догмат большевиков и их лидера Ленина: революция – для пролетариата. Вот этого мы тоже не хотим. Наоборот, мы хотим, чтобы пролетариат служил для нашей революции.

Он добродушно сквозь линзы пенсне посмотрел на офицера:

– С вами очень приятно беседовать. Вы умный человек и понимаете самую суть. Жаль... – он показал трубкой на повязку. – Подлечитесь – и снова на фронт?

– Царапина. Нет, я командирован в Москву. На какое-то совещание.

– На Государственное совещание? – встрепенулся Павел Николаевич. И снова в его топе Антон уловил нечто общее с тоном князя.

– Это совершенно меняет дело! Я тоже там буду... А вы не могли бы выехать в Москву несколько раньше?

– Зачем?

– Понимаю: фронтовику отказаться от соблазнов столицы... Но мы, общественные деятели, решили накануне Государственного совещания провести свое. В узком кругу. Для выработки неких важных намерений. Я, как один из организаторов, с удовольствием пригласил бы вас. Как представителя достойнейшей части молодых офицеров-фронтовиков.

– Благодарю... Большая для меня честь... Однако... Антон понял: вот оно! Как в детской игре: "холодно, холодно..." и вдруг сразу – "горячо!". Но не следует выказывать явную радость.

– Если все же надумаете, ждем вас восьмого августа поутру в особняке Рябушинского на Спиридоновке. Вы Москву знаете?..

Вот теперь ему было с чем спешить на Фурштадтскую. В голове звучала последняя фраза стихотворения Соллогуба: "И восстанья иного пламенеющий день недалек..."

На Фурштадтской он Дзержинского не застал. В квартире ЦК был Василий. Путко подробно рассказал о всех встречах дня.

– Ну что ж, по-моему, первая твоя разведка боем прошла оч-чень удачно. Нового для нас не чересчур много, не возносись, однако предложение Милюкова заблаговременно отправиться в Москву... Вот это стоит хорошенько обмозговать. Вчера Центральный Комитет обсуждал наше отношение к московскому совещанию. Сегодня вечером разговор будет продолжен...

Зазвонил телефон. Василий снял трубку. Отдал какие-то распоряжения. Вернулся к прерванному разговору:

– А как держался Милюков? Эдаким тургеневским барином?.. Я его хорошо знаю: Павел Николаевич читал нам в университете лекции по истории. Интересные были лекции. Эрудит!

Продекламировал:

Роскошь, бархат и портьеры, Много серебра,

Снимки Ниццы и Ривьеры, Бронзовые бра... Русских классиков творенья, Теплый кабинет... Тут не может быть сомненья, Ясно: вот кадет!

– Точно! – рассмеялся Антон, вспомнив столик под торшером.