Заговор генералов

— Не имеет никакого значения, — великодушно сказал Катя. — Вы во всяких нарядах прелестны. А мы, господа, давайте отметим расставание шампанским! — Он выстрелил пробкой в потолок.

Нынешнее дежурство Наденьки было первым после отъезда прапорщика.

Когда она вошла, Антон сразу уловил: что-то случилось.

— Вы не заболели?

— Нет… — голос ее звучал тускло.

— Как провели время в ресторане?

— Не надо об этом… — попросила девушка и вышла из палаты.

Сейчас, очнувшись от кошмара, он снова вернулся к прежнему, настойчиво спросил:

— Что вчера стряслось?

— Зачем? — с горечью проговорила она. Помолчала. — Снова я полный день, до дежурства, в хвостах за хлебом стояла… Мороз. Так и не выстояла. А дома братишка болеет. И сахару по карточкам другую неделю не дают… Помолчала. — А вчера, в ресторане, нагляделась: мужчин полным-полно, все молодые, краснорожие. Мясные блюда, рыбные, конфеты, шоколад, пирожные! Музыка! Будто и нет вовсе войны. Здесь каждый день покойников выносят в морг, а там… Как же так?

«Вот почему она так расстроена», — подумал он.

— Возьмите у меня в тумбочке — там и сахар и колбаса, от матери осталось. Все берите, мне не надо, буду очень рад, Надюша.

— Спасибо, миленький… И право, не откажусь: голодные мои сидят! простодушная санитарка даже хлопнула в ладоши.

— А ваш отец где работает?

— На «Айвазе» мастером был… Еще в прошлом году похоронку получили. Вот я и пошла в санитарки.

«Третий месяц ходит за мной, обмывает, кормит, поит, душу отдает, а я как дубина бездушная», — с досадой на себя подумал Антон и попросил:

— Расскажите о себе.

— О чем? — удивилась она.

— О своей жизни.

— Какая у меня жизнь, миленький? Училась. Прошлый год кончила. Как батьку убили, мама все болеет… Я пошла работать. Тянем вместе со старшим братом, с Сашкой, чтобы концы свести… Вот и вся моя жизнь, кому это интересно?

— Поверьте, мне интересно. — Он нашел ее маленькую теплую ладошку. Что-то шевельнулось в душе. Санитарка не отняла руки.

Он вспомнил давнее-давнее. Бежали они с рудника вдвоем, в кандалах, без еды. Однажды в лесу он поймал, накрыл ладонью пушистого птенца — хоть такая пища. Но тельце птенца оказалось под перышками тощим, с острыми хребтинками-спичками. Он разжал тогда пальцы и выпустил птицу…

Его жизнь, жизнь арестанта и солдата, проходит без женщин. Ольга? Где она?.. Может быть, оттого он и испытывал всегда чувство преклонения и благодарности просто за внимание, за звук женского голоса, ласковое прикосновение руки. Но при чем тут Наденька, еще донашивающая детские платьица?.. Он разжал ладони.

— А что в городе делается?

Уже давно Надя была, не зная того, исправным его информатором. На каждое дежурство она приносила новости.

На следующий день после девятого января рассказывала: по многим заводам бастовали и даже выходили на улицы. В память о Кровавом воскресенье. А в середине нынешнего февраля появились с красными флагами и песнями даже на Невском. «Почему бастуют?» — допытывался Антон. «Сказывают: в память суда над какими-то депутатами, а я не взяла на ум…» Путко понял: так отметили двухлетие расправы над большевистской фракцией четвертой Думы. Значит, забастовки и демонстрации — политические, организованные товарищами из Питерского комитета. Спустя несколько дней снова забастовали. Начали путиловцы. Их поддержали на заводах Нарвского района, потом перекинулось на другие — и на их Выборгскую сторону.

То, о чем рассказывала девушка, то, что угадывалось даже по тону газет, которые читал Катя, подсказывало: неотвратимо надвигается небывалое. Угрожающие карами приказы и распоряжения командующего войсками Петроградского военного округа, градоначальника и других предержащих власть лиц; лихорадка со смещением и назначением генералов и сановников; сообщения о перебоях с подвозом продовольствия в столицу… Напряжение сказывалось даже в поведении персонала лазарета: все носились, говорили громко, раздраженно, будто чего-то ждали и страшились. Он вспомнил последние дни перед Новым годом, финальные дни распутинианы. Спустя неделю имя Старца само по себе истерлось, потеряло всякий интерес: и без Распутина все катилось по-прежнему. Ныне же надвигалось неотвратимое, решающее… А он на койке…

Надя рассказывала: в городе стало совсем худо с хлебом. Бьют камнями витрины. Брат сказал: «Будет им новый пятый год!..»

А двадцать третьего февраля, в Международный день работницы, санитарка прибежала на дежурство позже, чем обычно, с порога выпалила:

— Почитай, по всей Выборгской митингуют! Требуют надбавок и чтобы рабочий день короче. И чтобы войну кончить. Все улицы запрудили, трамваи остановили, а где и набок повалили. И всюду — флаги! Домой пешком добиралась. Чуть под лошадей не попала — казаки наскакали. И полицейских тьма. Говорят, и на Петроградскую сторону перекинулось: сосед на минном заводе работает, так у них то же самое!..

На следующий день: