Заговор графа Милорадовича

Разумеется, Милорадович прекрасно понимал преступность своих действий — потому и попытался, даже полностью контролируя ситуацию в собственных руках и умело ведя дело к запланированному результату, принять меры, чтобы вовсе не распечатывать указанные конверты, а Лопухин 27 ноября старался не высовываться на передний план — из чего бы он при этом ни исходил!

Вот и Николай Павлович, слушая речи Милорадовича по существу преступного характера и не пытаясь им противостоять должным образом, а 27 ноября совершенно не попытавшись помешать осуществлению этого преступления, сделался соучастником уже и юридическим! Это был уже не морально-этический проступок, каковым были рассуждения о живом человеке как о мертвом!

Это усугубляет мотивы того, почему разглашение фактической канвы событий 25–27 ноября оставалось совершенно недопустимым и в царствование Николая I, и значительное время спустя.

Обзаведясь таким сообщником, Милорадович, повторим, мог не бояться юридической ответственности перед императором Николаем I — тем более, что озаботился наличием свидетеля в лице Воинова.

Ничем ему не мог угрожать и Константин I, если бы таковой все же состоялся — ведь Милорадович хотя и действовал противозаконно, но вроде бы прямо в интересах цесаревича.

Но вот почему Милорадович не опасался и Александра I, до которого, останься он жив, могли бы дойти крамольные взгляды и намерения Милорадовича? Ведь Николай, обнаружив теперь столь непримиримого противника собственным вожделениям на престол, наверняка должен был постараться восстановить справедливость, уличить зловредного генерал-губернатора перед своим выздоровевшим братом-императором, а одновременно обелить себя самого! Для этого существовала тысяча способов помимо того, чтобы предстать перед Александром I на очной ставке с Милорадовичем и Воиновым и краснеть от их встречных обвинений!

Совершенно очевидно, что такой опасностью Милорадович полностью пренебрег. Зафиксируем это наблюдение!

Разберемся теперь, какой именно информацией из Таганрога располагал Милорадович.

Коль скоро никто из читателей, знакомых с неоднократно опубликованными первоисточниками, процитированными выше, не взял на себя труд прочесть все слова, то нам придется их повторить: «Дибич дал распоряжение Потапову ежедневно отправлять отсюда курьеров; точно так же будут прибывать курьеры и оттуда» — это письмо, доставленное обычной почтой (ведь принес его в Зимний дворец самолично почт-директор — явно для ускорения), шло из Таганрога ровно десять суток. Упомянутое предыдущее, полученное накануне (от П.М.Волконского к Нессельроде), шло даже двенадцать суток — для его ускорения вовсе не предпринималось никаких мер. Это, очевидно, и было в те дни нормальной скоростью доставки писем по обычной почтовой линии.

Напомним, что очень спешивший в Таганрог Александр I добрался в сентябре из Петербурга примерно за одиннадцать с половиной суток. Результаты согласуются между собой и не вызывают никаких недоумений.

Сообщение о смерти царя, последовавшей в 11 часов утра 19 ноября, ровно через восемь

суток принес в Зимний дворец сам Милорадович. Тут уже не могло быть существенной задержки, хотя и здесь напрашиваются определенные подозрения в рассчитанности действий; ниже мы это разберем. Заметное ускорение по сравнению с прошлыми письмами объясняется вполне понятной причиной: за доставку, согласно распоряжению Дибича, взялись фельдъегери — они, не щадя ни себя, ни других, двигались гораздо быстрее, чем обычная почта.

Таким образом, в Петербург сообщение о смерти императора шло примерно на двое суток быстрее, чем предшествующие письма обычной почтой, и пришло лишь на двое суток позднее, чем первое почтовое сообщение об опасности болезни, отосланное по обычной почте из Таганрога 15 ноября.

Задержка в доставке завершающего фельдъегерского сообщения в Петербург примерно на 40 часов по сравнению с Варшавой тоже вроде бы объяснима: Варшава несколько ближе к Таганрогу, чем Петербург; дороги в Польше лучше, чем в России, а погода зимой — мягче. Также почти все сходится и не вызывает недоумений; только вот разница в 40 часов, на наш взгляд, слегка великовата — здесь возникает подозрение о дополнительной искусственной задержке в пределах нескольких часов, цель которой обсуждается ниже.

Но ведь Дибич 15 ноября распорядился задействовать фельдъегерей для связи между Петербургом и Таганрогом немедленно и ежедневно — т. е. фактически со следующего дня. Невозможно заподозрить типичного пунктуального немецкого генштабиста в невыполнении собственных распоряжений!