Заговор графа Милорадовича

Казармы были катастрофически переполнены и не приспособлены для полноценных учебных занятий такого количества солдат. В результате последние маялись от безделья, на фронт не рвались, но заинтересованно присматривались к столичной жизни. Использовать их для подавления волнений населения, тем более вызванных недостатком хлеба, было явно рискованно.

Ни министр внутренних дел А.Д.Протопопов, ни командующий округом генерал С.С.Хабалов не имели разумной концепции борьбы с беспорядками. 23 февраля это подтвердилось в полной мере.

Вот как об этом рассказал командир учебной команды Финляндского полка подполковник Д.И.Ходнев, оказавшийся на этой должности после фронтовой контузии: «Нарядам вменялось не допускать перехода рабочих групп через мосты — мы должны были их разгонять; но если те же рабочие шли через мосты не группами, а поодиночке — мы не имели права их задерживать (!?). То же самое, если они переходили реку Неву не по мосту, а по льду: группами нельзя, одиночным — можно! /…/ когда я указал, что, разрешая одиночным рабочим переходить Неву, этим допускали их скопление в центре — то получил следующий наивный, если не сказать более приказ: пропускать одиночных через мосты, у кого будут чистые, не рабочие руки…(!!)

Вспоминается еще и такое распоряжение: не под каким видом не допускать никаких политических демонстраций с красными флагами, но, в то же время употреблять против демонстрантов оружие отнюдь не позволялось. И вот так, везде и во всем — «полумеры»! /…/ В этот день к фабрикам и заводам неоднократно подходили толпы и снимали силой с работ. /…/

С утра 23 февраля начались нападения на полицейских чинов, из числа которых многие были жестоко избиты и ранены. Вследствие этого в полдень было приказано: занять «второе положение», т. е. охрана порядка и спокойствия в столице передавалась военным властям».

В связи с последним распоряжением, офицеры, командовавшие солдатами и имевшие предписание рассеивать бунтовщиков, отдавали уже на законном основании приказ открыть огонь.

В результате солдаты либо стреляли в безоружную толпу, либо выходили из повиновения.

Уже днем 24 февраля солдаты запасного батальона Литовского полка захватили винтовки, самовольно оставили казарму и собрались на Марсовом поле, желая присоединиться к рабочим. Эта демонстрация оказалась почти полным аналогом стояния на Сенатской площади 14 декабря 1825 года; отличием стал лишь хэппи-энд, не получившийся в 1825 году.

Полковой священник с крестом в руках убедил солдат вернуться в казарму — это единственный эпизод Февральской революции, когда служитель церкви оказался активным действующим лицом; других священников в эти дни в столице как бы и не было.

Скандальное выступление литовцев было решено замять и по возможности не предавать огласке.

В эти дни, помимо посланий от жены, Николай II получал чрезвычайно тревожные телеграммы от председателя Думы М.В.Родзянко и чрезвычайно успокоительные — от Протопопова.

Но Родзянко еще накануне открытия сессии Думы (приблизительно 10–12 февраля) подал царю доклад, в котором подробно анализировалось трагическое экономическое положение страны; выводом из него была настойчивая просьба передать власть правительству, ответственному перед Думой.

Николай II не без оснований заподозрил Родзянко в целенаправленном нагнетании страстей, и, к сожалению, то же отношение сохранялось и к его последующим реляциям.

Между тем, 24–26 февраля страсти в столице накалились до предела.

Вот как три месяца спустя описывал события, свидетелем и участником которых был он сам, старший фельдфебель учебной команды Волынского полка Тимофей Иванович Кирпичников.

Утром 24 февраля один взвод учебной команды под его началом был послан на Знаменскую площадь (у Московского, тогда — Николаевского вокзала) с задачей рассеять толпу: