Заговор призраков

До сих пор никто во всем Итоне не прознал, что дядя с самого начала отказал мне в карманных деньгах. Зато назначил солидный приз за лучший результат на испытаниях. Приходится корпеть над учебниками, чтоб их черти взяли, и чувствую я себя при этом омерзительно. Создается впечатление, что деньги я зарабатываю своим трудом, что мне как лорду совершенно не пристало. Но без денег я сгинул бы еще в четвертом классе. Чтобы побеждать в драках, нужно есть много говядины и пить много портера – на школьной баранине и разбавленном эле быстро концы отдашь.

– Но каков же контраст с вашим поведением, милорд! Меня беспокоит и даже печалит ваше будущее, потому как вы, видимо, задались целью стать последним пэром, казненным на виселице. Чего вы хотите от жизни?

Чего я хочу? Каков вопрос!

Иные юноши моего возраста маются, не зная, чего хотят. Мои же мечты настолько осязаемы и реальны, насколько неосуществимы. Прочь, прочь из этой Англии! Дайте мне погрузиться в Лондон былых времен, в его тьму, где вспыхивают факелы пажей, что бегут за моей каретой. В Лондон, пропитанный духами шлюх и вонью дешевого джина, который торговцы прячут среди перезрелых апельсинов и, подмигивая, предлагают прохожим. В Лондон, где вечером можно наведаться в бордель матушки Нидхем, а днем закидать камнями старую сводню, пока она стоит в колодках. В Лондон, где разрешено прикладываться к бутылке даже в соборе Св. Павла.

Я хочу в мой Лондон. В мою Англию, которая еще помнит Истинного короля.

Но зачем метать бисер перед свиньями? Никто не поймет, как это жутко – чувствовать себя изгоем в своей эпохе и в своей стране. Ах, если бы я родился столетие назад! В ту эру, когда от джентльменов требовалось сохранять приличия на публике, но за закрытыми дверями они вытворяли все, что им вздумается! А сейчас что лорд, что лавочник, все едино. Одни и те же ценности, нормы поведения, даже сюртуки такие же скучные и единообразные. Я еще жить толком не начал, но меня уже с души воротит от всей этой дребедени.

– Я хочу предаться пороку во всех его проявлениях, – отвечаю я. – Как и подобает джентльмену.

Директор так багровеет, что кажется, будто кровь брызнет из глубоких, как жерла вулкана, пор на его носу.

– Снова нагнуться, сэр?

Но он мотает головой и даже убирает розгу за спину. Такое чувство, что закончить надпись мне уже не дадут. Жаль.

Образина хватает с полки «Вульгарию» Уильяма Хормана, наугад открывает страницу, тычет в первую попавшуюся строку.

– Перепишите эту вокабулу сто… нет, пятьсот раз. Завтра я все проверю.

Смотрю, что за латинское изречение мне досталось. Ожидаю нечто занудное до нестерпимости, но едва сдерживаю радость: «Негоже ученым мужьям посещать монахинь ни поутру, ни ввечеру». Умели же веселиться в XVI веке! Фортуна явно ко мне благоволит».

3

Агнесс протянула кузену дневник. Слов она не находила. Перед глазами возникло лицо другого мальчишки, которого тоже все детство били смертным боем. А еще раньше – искалечили ему руки, искромсали ланцетом, срезая перепонки между пальцами. Весь он был покрыт шрамами, снаружи и внутри, и скалился, как затравленный зверь. Побои ожесточили его настолько, что он бросился прочь из мира людей – и прочь от нее.

– Мне… мне очень жаль, что тебе причиняли такую боль, – начала она неловко. – Такую мучительную боль и так часто. Люди, поступающие жестоко с учениками, недостойны называться наставниками. Им даже щенков нельзя воспитывать, не то что детей.

– Дете-е-ей? – насмешливо протянул Чарльз.

В его глазах, казавшихся полусонными из-за тяжелых век, не было и намека на ожесточенную тоску Ронана. Но для чего же тогда он дал ей дневник?

– И это все, что ты вычитала? Бедная моя кузина! Глупая валлийская пони.

Не церемонясь, он выдернул дневник из ее ослабевшей руки, как вдруг страницы распахнулись. Кружась в воздухе, на пол опустился засохший стебелек с цветами. От давности лет цветы побурели, но цвет их все еще можно было разобрать – красный. Пару секунд оба разглядывали находку, но Агнесс среагировала быстрее: схватила, прежде чем Чарльз успел на нее наступить.

– Что это?

– Да так, чепуха какая-то, – буркнул Чарльз. – Ветром занесло сорняк, он и прилип к странице. Выбрось.

Но это был не сорняк, пригляделась Агнесс. Это была наперстянка.

4

Теперь он все время ходил в полутьме. Даже если на улице был белый день, ему казалось, что он движется в сумерках. Зато во тьме ночной он видел все ясно, в мельчайших деталях. У всех ли призраков наблюдалось такое явление, он не знал.

Ему случалось встречать других духов на улицах Лондона, особенно часто – в ночное время. Днем расхаживать по городу могли только самые сильные, только такие, как он, находившиеся на особом положении, внесшие за свое призрачное бессмертие уникальную плату… Аристократы мира духов. Обычные же бедолаги, лишенные упокоения, бродили ночью.

Но и ночные, и дневные призраки в равной степени проявляли безразличие к нему, а может, и ко всем себе подобным.