Заговор призраков

– Поучите его хорошим манерам, сэр, – топнул Чарльз, озираясь в бессильной злобе.

«Агнесс, Агнесс, я тебя не выпущу… но и ты меня тоже».

– Неужели тебе его совсем не жаль?

Жаль, жаль, жаль… Слова брызнули по коридору, отражаясь от камня, и звенели, звенели, потому что были пустыми.

– Жаль?

Когда Чарльз обижался, то напоминал отца: та же манера грызть нижнюю губу, пока она не распухнет, как от пчелиного укуса, тот же вздернутый подбородок, та же тяга заедать обиду сластями, которая подарила Уильяму подагру в тридцать лет… Но сейчас Чарльз не дулся. Он гневался. А во гневе его светлые глаза темнели внезапно, как небо во время летней грозы. Няня говаривала, что Чарльз уродился в бабушку, а уж когда гневалась леди Линден, вся прислуга набивалась в гостиную экономки и подпирала дверь сундуком…

– Я не узнаю вас, дядя. Вы и раньше изображали милосердие, но я хоть знал, что вы лицемерите. А где еще искать лицемерие, как не в церкви? И все равно вы оставались прежним. Как в те годы, когда отец мой был жив, а мисс Брайт была еще мисс Брайт, и когда вы говорили о магии фейри так же спокойно, как о скачках в Аскоте…

– Те времена канули в прошлое. Они никогда не вернутся.

– Они могли бы вернуться, дядя. Если бы вы захотели.

– Нет.

– Это Агнесс во всем виновата! – выпалил Чарльз. – От нее вы набрались этой… этой…

– Любви к ближнему?

– Посредственности. Ненавижу вас и вашу рыжую дуру.

Хватило бы одной пощечины, чтобы остановить поток дерзостей, и Джеймс Линден занес руку…

– Нет! Не надо! – Чарльз тогда кричал так, что набухли вены на висках, а уголки рта треснули, и показалась кровь. – Прогоните его… я не хочу!

Джеймс вцепился в изголовье кровати. Рано или поздно между ними состоялся бы этот разговор, но только не сейчас, когда Чарльз сгорает на медленном огне. Что сказать мальчику, как его утешить? «Я не убью тебя – как не убивал и твоего отца»?

– Я не буду исповедоваться… мне рано… я еще не умираю!

У Джеймса камень с души свалился. Чарльз смотрел широко раскрытыми глазами, но видел лишь черный силуэт с белой шеей.

– Оставьте нас, – сказал он доктору, сам же склонился над мальчиком, мазнув волосами по его горячей щеке, и прошептал: – Это я, Джеймс Линден, твой дядя. Что мне сделать для тебя? Чего ты хочешь?

– Хочу… чтобы стало холодно, – оседая на подушку, попросил Чарльз, который всегда предельно точно выражал свои желания.

– Сейчас.

Он обнял мальчика…

…и оттолкнул в сторону прежде, чем нож успел полоснуть его по бедру. Лезвие скрежетнуло по решетке, соскребая ржавчину. Звякнуло о пол. Джеймс стиснул костлявое запястье безумца. Чарльз завопил. Отшвырнув Оксфорда в глубь камеры, Джеймс поспешил к мальчишке, но в прорехе на брюках белела полоска кожи. Крови не было.

Оглянувшись, Джеймс увидел, как безумец отползает к койке. Но смех сменился воплями, стоило Оксфорду услышать топот на лестнице. По слаженным движениям санитаров было ясно, что дело им не впервой. Двое вошли в камеру и ловко подхватили вопящего Оксфорда, вытягивая ему вперед руки, а третий, детина в желтом шарфе, натянул на него парусиновую рубаху с длинными рукавами. Как ни брыкался бедняга, как ни мотал головой, санитары пеленали его в угрюмом молчании, смахивая брызги слюны. Оксфорду скрестили на груди руки, и, пропустив под мышками концы рукавов, крепко-накрепко стянули их за спиной. Чарльз наблюдал за их действиями, как завороженный. Под конец процедуры от криков Оксфорда осталось хриплое эхо. Когда он успокоился окончательно, санитары толкнули его на койку, где он и остался лежать, судорожно подергиваясь. Щеголь в платке заметил на полу скрипку. Усмехнувшись, с хрустом на нее наступил.

– Была б моя воля, перевешал бы их чохом, – просипел он, запирая дверь на ключ. – Да не на веревке – велика честь, – а как в старину, в железной клетке, чтоб проорались, пока вороны им глаза не склюют.

– Эх, Нед, послушал бы тебя доктор Форбс, – покачал плешивой головой напарник.

– Я хочу посмотреть, как его накажут, – заинтересовался Чарльз, еще не отвыкший от любимой итонской забавы – публичной порки. Это зрелище всегда возвращало ему вкус к жизни.

– Так его, почитай, уже наказали. У нас тут других кар нет, окромя усмирительной рубашки.

Лицо Чарльза вытянулось.

– В тесноте, да не в обиде, – усмехнулся мистер Линден.

– Да и ту приходится применять исподтишка, чтоб начальство не увидело, – вступил в беседу третий санитар, старик с загорелым лицом, похожий на лодочника с Темзы. – Для доктора Форбса смирительная рубашка, что красная тряпка для быка. Ему кандалы подавай. Резон в том есть – в кандалах больной хоть блоху согнать сумеет. А мы услышим треньканье, коли кто подкрадется со спины.

– Услышим, да поздно будет, – хриплоголосый оттянул шейный платок, являя багровеющий синяк. В очертаниях синяка угадывались звенья.

5