Заговор призраков

Но вместо тех слов, столь же рассудительных, сколь лживых, достойных стать прологом к воскресной проповеди, с его уст рвались другие – и что это были за слова! Кололи язык, как чертополох, истекали соком волчьей ягоды. Столько лет они томились, замурованные в его сознании. Давно пора выпустить их на свободу.

– Напротив, я понимаю тебя слишком хорошо. Когда-то я и сам совершил ошибку, Агнесс, страшную ошибку. Я примерил костюм, который кроился не под меня, черный долгополый сюртук с белым шарфом. Этот костюм стал для меня пропитанной ядом рубашкой, надев которую, скончался Геракл. Я нацепил его только потому, что того потребовал мой приемный отец. Мне стыдно было нарушить клятву, данную у смертного одра. О, каким я был глупцом!

Пусть люди играют по своим правилам. Ему-то что до них, если он вообще не человек?

Развернувшись, он пошел прочь, но хриплый вскрик Агнесс заставил его обернуться.

– Подождите!

Путаясь в юбках, она шла к нему, и в какой-то миг ему показалось, что они еще могут обрести счастье. Он упрямо тряхнул головой, гоня прочь ложную надежду.

…Да, лишь отчаянье открыло

Мне эту даль и эту высь,Куда надежде жидкокрылойИ в дерзких снах не занестись[5]…

Нет. Он не должен с ней оставаться. Любовь – как благодать. Ее невозможно приманить добрыми делами. Нельзя заслужить. Она или есть, или ее нет. И кому знать об этом, как не ему – неблагому фейри?

Агнесс застыла в нескольких шагах от него. Опустив голову, комкала его платок.

– Вы уходите? – прошептала она.

– Да, насовсем.

– Неужели вы останетесь один?

Он не сдержал злой усмешки.

– Кто сказал тебе, что я останусь один?

– Значит, вы уходите к той женщине, – стиснула зубы Агнесс. – К леди Мелфорд.

– К Лавинии.

Он привык думать, что она любит лишь ауру волшебства вокруг него. Заодно и узнает, так это или нет. А если так… что ж, еще одна утрата. Какая разница, если дни его все равно сочтены? Но если ему и суждено погибнуть, он утащит за собой Дэшвуда и всю его свору, пусть это и будет последним, что он сделает в этой жизни. Вот о чем сейчас следует думать.

Он шагнул в коридор, так и не взглянув на нее еще раз. Все равно он не запомнит ее такой – заплаканной, с всклокоченными волосами и глазами-щелками. Его память сохранит иной образ: ее сияющее торжеством лицо, после того как она задала ему невыполнимое задание и выиграла игру. Самая прекрасная девушка, которую он когда-либо встречал. Самая упрямая.

Глядя себе под ноги, он чуть не столкнулся с Чарльзом. Следовало догадаться, что мальчишка прибежит на плач, но о том, что племянник может подслушивать под дверями, он даже не подумал. Видно, мало Чарльза муштровали в Итоне, раз так и не вылепили из него джентльмена.

– Чарльз, послушай, мне нужно кое-что сказать тебе, – начал мистер Линден, но Чарльз вскинул голову, пытаясь посмотреть на дядюшку сверху вниз.

– Опять ваши нравоучения? Оставьте их при себе, сэр, а еще лучше пустите по ветру. Вы заставили мою кузину плакать, теперь уходите к леди, которая… с которой… вам не место рядом с ней! – выкрикнул Чарльз, сжимая кулаки.

Куда подевался тот мальчуган, которому он снял с верхней полки историю якобитских восстаний, и подросток-крепыш, чье полыхающее лихорадкой тело он положил остудиться на снег? Как Джеймс не всматривался в племянника, он так и не мог разглядеть их обоих.

Перед ним стоял мужчина и смотрел на него, как на соперника. Так вот в чем дело. Открылся ли Чарльз Лавинии, а если так, что она ему на это сказала? Судя по тому, какое отчаяние проступало на его лице, ничего утешительного. В другое время он пригласил бы племянника в курительную комнату и вызвал на разговор, но сейчас он не в том состоянии, чтобы приглаживать чьи-то взлохмаченные чувства. Со своими бы разобраться.

– Я должен взять с тебя обещание, Чарльз, – твердо сказал Джеймс. – Поклянись, что не будешь лезть в это расследование и удержишь от него Агнесс. Мы с Лавинией справимся сами.

Он обязан довести задуманное до конца. Пока Дэшвуд бродит по земле, никому не будет покоя.

– Поклянись мне, как некогда я поклялся твоему деду. Моей выдержки хватило на семь лет, от тебя я прошу от силы неделю. Ну же!

– Давать клятвы выродку – не много ль будет чести? – выплюнул юнец. – Или нечисть и впрямь настолько беспардонна, как говорится о ней в легендах? – продолжил он, глядя исподлобья. – Вы можете отнять у людей все – их женщин, их земли, их покой – и расхохотаться в ответ на упреки. Вы ведь именно такой, дядя Джеймс?

– Ты вправе ненавидеть меня, сколь душе угодно.

– Ненавидеть вас? – Чарльз расхохотался. – О, что вы, сэр! Отнюдь! Я вам скорее завидую. И желаю вам подражать.

– Знал бы ты, сколько сил я потратил на то, чтобы ты рос, не подражая мне. Я должен был тебя уберечь. Твой отец хотел, чтобы я позаботился о тебе.

Чарльз отшатнулся, как от удара, и смерил дядю долгим взглядом. Затем процедил:

– Он попросил вас об этом перед тем, как вы его убили?

5