Заговор против человеческой расы

„Популярные авторы не понимают и, по-видимому, не могут оценить тот факт, что истинное искусство возможно только путем полнейшего отказа от нормальности и условности и приближения к теме, тщательно очищенной от обычной или предвзятой точки зрения.

Они называют свою квази-сверхестественность дикой и „другой“, но очевидно, что их „странность“ поверхностна; по сути они повторяют старые традиционные методы, мотивы, и сюжеты. Добро и зло, телеологические иллюзии, приторные сантименты, антропоцентрическая психология — вот их обычный инструментарий, вечное и бесконечное скудомыслие и банальность…. Писал ли из них кто-нибудь историю о том, что человек есть космическая ошибка, которую следует искоренить?

Например, недавно я познакомился с одним молодым человеком, который сообщил мне, что планирует написать роман об ученом с манией всемирного величий, который для реализации своих планов использует поезда и специально выведенных микробов… распространяющихся по Земле, словно чума египетская. Я ответил ему, что такой сюжет бесперспективен, потому что такие ученые использовались уже множество раз. Нет ничего странного в завоевании мира; Александр, Наполеон, и Вильгельм II хотели этого. Вместо того, сказала я своему другу, следует ввести человека со зловещими, маниакальными, безумными желаниями об искоренении самого жизненного принципа, намерением стереть с планеты все следы существования биологических организмов, животных и растительной жизни, включая себя самого. Вот это будет оригинально. В конце концов оригинальность кроется в самом авторе. Невозможно написать сверхъестественную историю об истинной власти без полного отстранения от психологического состояния человеческого существования, не используя призму волшебного воображения, которая позволит получить то гротескное и тревожное искажение, которое характерно для нездоровых видений“.

Общий тон этого письма выдает в Лавкрафте перфекциониста космического разочарования. Однако относительной отстраненности от космически разочарованного Лавкрафта существовал и другой Лавкрафт, проявляющийся в протекционистских иллюзиях, не так уж и чуждых склонностям его альтер эго. В этой второй идентичности, пребывающей в мире накопленных за годы отвлечений и анкеровок. Лавкрафт находил убежище от того, что он именовал цинизмом (а так же „космическим пессимизмом“). Одним из таких убежищ служило сентиментальное погружение в прошлое. Особенно трепетно Лавкрафт относился к традиционному образу жизни, представляемому архитектурными образцами Новой Англии XVIII–XVIII вв. Старые города с извилистыми улочками, домами с дверями с верхними полукруглыми окошками, и другие открыточные образы янки составляли для Лавкрафта символ давно ушедших времен, эстетическое явление, часто связываемое с мистикой крови-и-почвы.