Пройдет время, и раковый больной и несчастная жена, которая только что потеряла мужа, конечно, придут в соответствие с фактами печальной реальности. Принятие своей новой реальности, в противоположность схождению с ума или иной патологической реакции, представляется обычным процессом — конечно, при условии, что пациент проживет достаточно долго для возможности такого принятия и не умрет прежде от неоперабельной опухоли. Средства массовой информации и прочие источники всю нашу жизнь непрерывно бомбардируют нас подобными дурными новостями. Тем не менее мы упорно не следуем старой пословице: «Надейся на лучшее, но готовься к худшему». Вместо того мы надеемся на лучшее, и верим в то, что лучшее непременно настанет. Потому что, если мы и вправду решим ждать худшего, то вполне можем сойти с ума, или продемонстрировать иную патологическую реакцию прежде, чем худшее действительно с нами случится. И это и станет тем самым худшим.
Практически все философы, пишущие о смерти, делают это в абстрактной манере, опуская неприглядные прикроватные подробности, или упоминая их в скобках. Если философ уделяет внимание смерти, то он должен делать это в субкатегории СТРАДАНИЕ, ЗНАЧЕНИЕ, что не может обсуждаться вне размышлений о философии морали, этики, и хотя бы мягкого нисхождения в логику, эпистемологию, онтологию, и т. п. Философы, выбирающие страдание своим глобальным объектом, редко относятся к аналитическому типу, что отдает СТРАДАНИЕ, ЗНАЧЕНИЕ на откуп религиям, таким как буддизм или христианство, или пессимистам. Если философ не готов к тому, чтобы провести со страданием всю свою жизнь, исследовав значимость страдания для всей до конца человеческой жизни, как это сделал Шопенгауэр и несколько других реликтов до-модерновой эпохи, ему вряд ли будет что сказать о страдании.
Одним из тех, кому было что сказать, был Карл Поппер, британский философ родившийся в Австрии, который уделил несколько строк предмету человеческого страдания в своем труде
В «Последнем Месии» Цапффе не заводит разговор об устранении страдания, и не пытается оторваться от земли путем пропаганды глобальных решений вроде устранения всей человеческой расы, о чем мечтали катары и богомилы. (Он не критикует варварство социального или религиозного запрета на самоубийство, но и не является выразителем этой формы личного спасения.) Повторим, что мысли Цапффе являются мощным дополнением к выводам различных сект и индивидуальностей о том, что сознательное существование настолько одиозно, что вымирание предпочтительнее выживания. Цапфе так же дает новый ответ на старый вопрос: «Почему поколения нерожденных следует пощадить и не дать им оказаться вброшенными в человеческую молотилку?» Это то, что в традициях навязчивых формулировок, наводняющих учебники по философии, можно было бы назвать «Парадоксом Цапффе», а именно, что предложения любых философов жизни, будь то про- или контра-, являются не более чем жонглированием концепциями, которые никогда не смогут приблизиться к реальности. Мы говорим это, чтобы продолжать так, словно это никогда не было сказано. Мера философской мысли заключается не в ответах или проблемах, которые она ставит, а в том, насколько хорошо она манипулирует этими ответами и проблемами, с тем, чтобы оживляют умы. В этом важность — и тщета — риторики. Спросите об этом любого серьезного пессимиста, только не ждите, что он будет ждать от вас, что вы воспримите его слова всерьез.