Веками у них не было собственных жизней. Их существо было открыто для мира и ничто не отделяло их от остального бытия. Как долго они процветали так, сказать не может никто. Но постепенно что-то начало меняться. Это происходило в течении незапамятных поколений. Знак нежданных перемен запечатлевался в них все глубже. С развитием своего вида, они стали переходить грань, само существование которой они не могли даже представить. Спустилась ночь, и они взглянули в небеса, полные звезд, ощутив себя малыми и слабыми в бесконечности. Вскоре они стали видеть все в другом виде, чем в прежние времена. Потом они нашли одного из своих лежащим холодным и неподвижным, и обступили тело так, словно должны были сделать с ним что-то, чего прежде не делали никогда. С этих пор они стали уносить тела тех, кто становился холодным и неподвижным, в места подальше, да так, что порой потом не могли найти дорогу туда. Но несмотря на то, что они делали так, кое-кто из их племени снова видел некоторые из тех тел, молча стоящие в лунном свете, или печально взирающие пустыми лицами из плотных сумерек из-за круга костра. Все изменилось, как только они стали жить своей жизнью, и знать о том, что живут своей жизнью. Невозможно стало даже представить, что когда-то все было иначе. Им казалось, что они сами управляют своими поступками, и никого подобного им не существовало. Эпохи минули с тех пор, как их существо открылось миру и ничто более не отделяло их от остального бытия. Но теперь что-то случилось. Они не знали, что именно, но знали, что так
Тысячелетиями ведутся споры о теневом фоне человеческого пребывания. Обсуждается следующее: «Что мы можем сказать о том, что мы живы?» Как правило и в подавляющем своём большинстве ответ: «Быть живым — это хорошо». Более глубокомысленные типы добавляют: «В особенности, учитывая альтернативу», открывая тут каламбур и загадочный и зловещий, поскольку грозящая альтернатива немедленно подразумевается как неприятная, и, после краткого размышления, способная сделать бытность живым более приемлемой чем это могло было быть альтернативно, словно бы так называемая альтернатива вовсе не является неуклонно надвигающейся смутной неизбежностью, а есть лишь, к примеру, возможность, которая то ли может, то ли не может случиться, навроде простуды. Несмотря на скрытую зловещую претенциозность этого замечания, оно с готовностью принимается многими из числа тех, кто полагает, что быть живым — это хорошо. Эти люди находятся на одной стороне дискутирующих. На другой стороне располагается неизмеримое меньшинство дискутантов. Ответ этого меньшинства о том, что мы думаем по поводу того, чтобы быть живым, не звучит не позитивно, не уклончиво.