Заговор против человеческой расы

В то время как мюзикл Сондхайма вселяет в нас жалость и страх, в чем, по мнению Аристотеля, и должен состоять эффект трагической драмы, он не приносит нам в финале аристотелева очищения эмоций и катарсиса. С начальных сцен до самых титров трагедия Сондхайма представляет одну сплошную агонию жертв человеческого существования.

«Жил цирюльник со своей женой», начинает свой трагический рассказ Суини Тодд. Подобно множеству хорроров, словно черви выбирающихся из перегноя органической действительности, у «

Суини Тодда» также есть история из прошлого в виде счастливой семьи и рождения новой жизни, в данном случае, девочки Джоанны. («Проснись, Джоанна, за окошком новый светлый день!», поет папочка Тодд.) Но новая жизнь лишь только перефразирует старую, когда потомство одной встречает другое. «Я слышу тебя, Джоанна/Я украду тебя, Джоанна

», тихо напевает Энтони своей возлюбленной, вместе с которой составляет романтическую пару, предназначенную отбросить луч ложной надежды на закопчённую драматическую сцену.

Тем, кто не уснул во время представления, эти новые Адам и Ева очевидны как очередная заправка для мясорубки существования, такая же, какими были Бенджамин Баркер и его жена Люси, пострадавшие вследствие страсти, которой воспылал к супруге парикмахера судья Тёрпин, обманно приговоривший Баркера к длительному сроку австралийской каторги, тем самым устранив его с пути. Судья Тёрпин устроил в честь Люси прием, на котором изнасиловал ее, после чего Люси сошла с ума, и покончила с собой, приняв яд, оставив крошку-дочь на руках старого развратного юриста, который, вырастив Джоанну как свою собственного ребенка, теперь не в силах удержаться от сластолюбивых планов о том, как заполучить юную особу в постель путем неравного брака. Вернувшийся через десяток лет с каторги, Бенджамин мечтает воссоединиться со своей женой и дочерью. Увы, этому не суждено сбыться, и в результате появляется Суини Тодд, охваченный жаждой мести за все кошмары, учинённые ему и его жене, включая и похищение дочери. Трагедия разворачивается во всей красе по мере того, как Суини Тодд, в союзе с миссис Ловетт, не слишком разборчивой продавщицей мясных пирогов, принимается резать глотки, а его подельница перемалывать жертв во вкусную начинку на продажу в своей лавчонке.

Как муж и жена, воспитывающие дочку, Бенджамин и Люси стремительно вызывают скуку. Только будучи проведенными через череду жизненных инферно, они становятся способны утолить нашу жажду трагедии, этого мотива существования как масс, так и смертных, располагающихся выше обычного. Бенджамин и Люси пребывают в центральном круге ада, в то время как миссис Ловетт, судья Тёрпин, Тобиас Рагг концентрически излучают вокруг свою собственную судьбоносную тягу (к красоте, любви и т. п.), которая только приближает их к бритве парикмахера и пыхающей печи.

Так или иначе, все мы закончим начинкой в мясных пирогах миссис Ловетт. Говорили, что перед смертью английский романтический поэт Томас Ловелл Беддоус назвал себя «пищей, сгодной лишь для одного — червей». И хотя в современных цивилизованных странах мы не столь часто становимся пищей для червей, тем не менее подобная кончина по-прежнему представляется чертовски бесславной. Развлекательная трагедия выполняет критически важную функцию противовеса болтливой бессмысленности человеческого существования — лакированный шпон величия и стиля для покрытия забрызганной грязью никчемности, качество театрального мира, но не повседневности. Вот почему мы так зачарованы ужасами «Суини Тодда», и завидуем способностям, которыми обладает он, а мы нет. Его слова мудрости принадлежат философу, когда он поет: «Мы все заслуживаем смерти!

», учитывая, что ни один из нас не в силах изменить содеянное. Суини Тодд увлечен своей миссией, чем редко могут похвалить те, кто сотворен из плоти и крови, а не из стихов и песен («Но работа ждет!/В кои-то веки я жив/и меня переполняет восторг!»). У него есть смелость и кураж исполнить то, что, как он верит, должно быть исполнено. «Месть затолкает в пекло нас», предупреждает он, на что миссис Ловетт отвечает: «Все мстят… но редко так как Суини». У Гран-Гиньоля,[17] спектакля кровопролития и безумной резни, физические возможности ограничены.