Заговоры; Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Именно поэтому Буслаев рассматривал их как эпизоды древнейших эпических произведений. Сопоставляя заговоры с древнейшими эпическими текстами, Ф.И.Буслаев впервые попытался не только найти древнейшие мифические основы заговора, но и проследить, как они менялись на протяжении веков, соединялись с христианскими молитвами.

А.Н. Афанасьев также считал заговоры "обломками древних языческих молитв и заклинаний"/4. Эта формулировка впоследствии неоднократно повторялась и развивалась в работах П.Ефименко, А.Потебни, Я.Порфирьева и многих других.

Афанасьев писал, что заговоры являются важным и интересным материалом для изучения старины, потому что представляют собой "натуралистический миф", "молитвы, обращенные к стихийным божествам". Поэтому исследователь относил их возникновение к "древнеязыческим временам". "В эпоху христианскую эти древнейшие воззвания подновляются подставкою имен Спасителя, Богородицы и разных угодников", - отмечал исследователь, характеризуя те изменения, которые претерпели заговоры в течение веков /5.

Основную задачу иследователя Афанасьев видел прежде всего в том, чтобы раскрыть в позднейших текстах их первоначальное содержание.

Положения, выдвинутые Афанасьевым, сразу же стали предметом критических выступлений. Одним из первых по этому поводу высказался О.Ф.Миллер (Опыт исторического обозрения русской словесности. СПб.,1866). Не опровергая исходный тезис Афанасьева, он уточнил его, отметив, что заговоры возникли в более древние, "домифологические времена, когда еще не было ни молитв, ни мифов и не существовало еще самого представления о божестве"/6.

В целом же позиции О.Ф.Миллера характерна некоторая двойственность. С одной стороны, он справедливо полагал, что календарные обрядовые песни не заключают в себе никаких молитвенных обращений и не являются "молитвами-мифамим", а с другой, он соглашался с А.Н.Афанасьевым в том, что "в небесных атмосферических явлениях" отражена борьба светлых и темных небесных существ.

Причину подобной противоречивости позиции исследователя следует видеть в излишней схематичности представлений, вызванной огромным количеством фактического материала. Об этом свидетельствуют и работы Н.Крушевского, который впервые рассмотрел заговоры в системе жанров фольклора (Заговоры как вид русской народной поэзии. Варшава. 1876. ).

Хотя Крушевский целиком следует за положениями труда А.Н.Афанасьева, видно, что схематизм вывода о том, что заговоры - это молитвы, его уже не удовлетворяет. И, чтобы найти выход, он предлагает собственое определение этого жанра: "Заговор есть выраженное словами пожелание, соединенное с известным обрядом или без него, пожелание, которое непременно должно исполниться" /7.

Определение заговора как пожелания дополняется им важным наблюдением о форме и морфологической структуре заговоров. "Заговоры состоят из сравнений желаемого с чем-либо подобным, уже существующим"/8. Но, к сожалению, интересные выводы Н.Крушевского не были сведены им в единую систему и остались на уровне отдельных наблюдений. И тем не менее, основной тезис, высказанный Крушевским, как раз и определил дальнейшее изучение заговоров.

Хотя у А.А.Потебни и нет обобщающей работы по заговорам, его высказывания и наблюдения, без сомнения, составляют определенный этап в их изучении. Он не только свел воедино все то, что было высказано его предшественниками, но и выстроил на их основе достаточно стройную и тщательно обоснованную систему /9.

Определение заговора ученый связывает с указанием на сравнение как на основу формы заговора, который по его мнению является "словесным изображением данного или нарочно произведенного явления с желаннным, имеющее целью произвести это последнее" /10. Таким образом Потебня впервые связал происхождение и особенности формы заговора.

Согласно его точке зрения заговоры образовались не из мифа, а одновременно с ним. Следует отметить и еще одну особенность подхода Потебни - постановку вопроса о взаимоотношении обряда и слова в заговорах. Для мифологов он не представлялся существенным, поскольку они считали, что заговор произошел от молитвы.

Потебня, а вслед за ним Ф.Ю.Зелинский и Н.Ф.Познанский утверждали. что заговоры возникли из чар, а чары - из приметы. Под приметой они понимали простое восприятие явления, которое было свойственно человеку еще на доязыковой стадии развития. Именно примета стала "первым членом ассоциации, в которой при появлении первого члена ожидается появление второго" /11 .

Совершенно аналогично определяется и чара, как "первоначально-деятельное умышленное изображение первого члена ассоциации", а заговор является ее "словесным изображением". Следовательно, и действие, сопровождающее заговор представляет собой простейшую форму чар 12/.