Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»

Звягин и Колышкин – земляки. И не просто земляки, а из одного села, оба новобасовские туляки, гармонники, и вдобавок ко всему еще и какая-то дальняя родня.

– Мотовилов роту увел на новые позиции.

– А ты ж чего тут?

– Мой взвод в заслоне. Первый эшелон. – Старшина Зыбин хорошенько затянулся и протянул «сорок» Клышкину. – На-ка вот, затянись. Небось опять около смерти походил.

Бронебойщик взял порядочный остаток самокрутки, такой оставляют только боевому товарищу да земляку, потянул и раз, и другой, окутывая пеленами табачного дыма и свое исхудавшее еще сильнее лицо с заострившимися скулами, и высоко поднятые плечи, и каску, забрызганную грязью. После боя они еще не виделись и не разговаривали.

– Гляжу, осунулся и ты, Никанорыч. Убитых-то в твоей бригаде много?

– Двое. Молодые. – Старшина Звягин покачал головой. – Легко тебе, только за свою голову печаль. А у меня вон полвзвода таких, кто в первый раз из винтовки стрелял.

– Пообвыкнутся. Ты только побереги их, на первых-то порах, под пули особо не суй.

– Не суй… Кого-то ж надо.

– Нас, стариков.

– У стариков дети.

– Мы все же малость уже пожили.

– Пожили…

– Так кому мне докладывать? Что ротный сказал?

– Мне и докладывай. Я ж должен знать, что там деется, за речкой. А потом Мотовилову доложишь.

Петров сидел неподалеку на гранатном ящике. Он слушал разговор двух земляков и переобувался. Никак не получалось у него правильно наматывать портянки. Как бы он ни старался, а правую ногу через час-другой ходьбы начинало то на пятке, то на носке, то еще где-нибудь тереть и надавливать. Натруженные ноги нехорошо пахли кислым, с примесью застоялого сапожного духа. Петров пошевелил пальцами. Холодные, как лед, дождинки приятно прокалывали гудящие от усталости ступни. С минуту он сидел так, дав ногам простор и дыхание. Потом подмотал портянку и сунул ногу сперва в левый сапог. Когда начал обувать правый, услышал, как забранился старшина. Не сразу и понял, что – на него.

– Что ж ты делаешь, такой-рассякой да с перекосом! Как ты портянку подмотал? А ну-ка, покажь!

Старшина Звягин сдернул с ноги Петрова портянку. Не успел тот опомниться, как взводный схватил огромными ручищами его ногу, расправил портянку, встряхнув ее перед носом бойца, и ловко обмотал вокруг ступни, а остаток, короткий косячок, который Петрову всегда некуда было девать, ловко подсунул под складку.

– Вот так! Запомнил?

Петров кивнул.

– Что ж ты своего второго номера сапоги носить не обучил? Как же он у тебя с ружьем справляется?

– Справляется, – зачем-то сказал неправду младший сержант Колышкин и даже не посмотрел на Петрова.

– Трофей прихватили? – кивнул старшина на немецкую винтовку, которую Петров старался не выпускать из рук. – Снайперская, что ли?

– Снайперская. В танке нашел. И зачем она танкистам?

– А ну-ка, сынок, дай посмотреть. – И старшина потянулся к его винтовке.

У Петрова заныло в боку. Как перед боем. Ну, все, подумал он, больше я ее не увижу. Он нехотя подал старшине немецкую винтовку. Да и черт с ней, из-за нее едва не взорвались, вздохнул он уже с облегчением. А я и со своей повоюю, мне ее Родина вручила.

Старшина отвел парусиновый полог, закрывавший лаз в землянку, и оттуда в траншею сразу потек и заколыхался тусклый желтоватый, как здешний песок, свет керосиновой лампы. Лампа стояла на сбитом из горбыля столе, без стекла. И только теперь, в этом неверном, но все же достаточном свете, Петров разглядел снайперскую винтовку, всю, от приклада до оптического прицела и невысокой мушки на конце ствола. Но теперь винтовка была в чужих руках. Петров негодовал не столько на командира второго взвода старшину Звягина, сколько на бронебойщика. Подарил он… Даже слова не вымолвит…

– В танке, говоришь, нашел? Хороша. А хочешь, я тебе за нее три фляжки спирту дам?

– Не надо, Никанорыч. Я ее уже парню подарил. Калуга мне жизнь спас.

– Понятно. Дареное не дарят. – Старшина посмотрел на Петрова. – Ты, что, калужский?

– Калужский.

– Из самой Калуги?

– Из самой.

– А мы – тульские. Соседи, стало быть. На, бери свою невесту. Да никому не показывай, а то уведут. – И спросил: – Ты стрелять-то умеешь?

Петров ничего не ответил. А Колышкин усмехнулся:

– Вроде палил.

– А мои не все стреляли. Пошел проверить, а у половины весь боекомплект в наличии. Сволочи! Одному по морде дал. Духа не выношу трусов.

– Это ты, сват, зря. Страх в бою человека за самое сердце держит.

– Да, по мне, пускай он хоть за яйца держит, а все равно – стреляй! Кому не страшно? И мне, и тебе страшно. А стрелять-то…

– Чтобы в бою стрельнуть, надо из окопа голову высунуть.

– А как же! Надо! А у меня Шумский, сидя на соломе, в небо лупил! Пришлось на бруствер его поднять. А он – ни в какую! Пока не приложил…