Заяц с янтарными глазами

25 апреля повторно открывают университет. По обеим сторонам лестницы, ведущей к главному входу, стоят студенты в кожаных шортах, ждущие прибытия гауляйтера Йозефа Бюркеля. Введена новая система квот: среди студентов и преподавателей университета евреев не должно быть более 2 %, студентам-евреям разрешается входить в здание лишь по специальным пропускам, из 197 преподавателей медицинского факультета 153 уволены.

26 апреля Герман Геринг объявляет о начале кампании по «передаче богатств». Каждый еврей, имеющий более пяти тысяч рейхсмарок, обязан под угрозой ареста сообщить об этом властям.

На следующее утро гестаповцы приходят в банк Эфрусси. Они три дня изучают документацию. Согласно новым правилам (установленным тридцать шесть часов назад), бизнес для начала должен быть продан любым акционерам-арийцам. Кроме того, его следует продать со скидкой. Герру Штейнхаусеру, коллеге Виктора на протяжении двадцати восьми лет, задают вопрос: желает ли он выкупить доли евреев?

Со дня несостоявшегося плебисцита прошло всего шесть недель.

Да, говорит он в послевоенном интервью, рассказывая о своей роли в банке, разумеется, он выкупил эти доли. «Им ведь нужны были наличные для уплаты Reichsfluchtsteuer

, налога на бегство из Рейха… Они предложили мне срочно выкупить свои доли, потому что это был самый быстрый способ получить наличные. А цена, которую Эфрусси и Винер получили за выход из бизнеса, была “совершенно адекватна”… Она составила 508 тысяч рейхсмарок… плюс, разумеется, 40 тысяч арианизационного налога».

Итак, 12 августа 1938 года «Эфрусси и компания» вычеркивается из реестра юридических лиц. В записях стоит одно-единственное слово: УНИЧТОЖЕНА. Спустя три месяца ее название меняется на Bankbaus СА Steinbausser. Под этим новым названием активы компании заново оцениваются, и на сей раз, при владельце-нееврее, стоимость их оказывается в шесть раз выше, чем была при евреях.

В Вене нет больше ни дворца Эфрусси, ни банка Эфрусси. Сама фамилия Эфрусси словно стерта из истории города.

Как раз в этот приезд я отправляюсь в венский еврейский архив — тот, что попал в руки Эйхмана, — чтобы уточнить кое-какие подробности одной записи о браке. Я пролистываю гроссбух в поисках Виктора — и вижу красный оттиск поверх его имени. На печати новое имя — «Израиль». Один из указов предписал всем евреям взять новые имена. И кто-то проделал немалую работу, прикладывая к каждому имени в списках венских евреев эти печати: поверх мужских имен ставилось «Израиль», поверх женских — «Сара».

Я ошибался: семья не вычеркнута из истории, а переименована. И почему-то именно это вдруг вызывает у меня слезы.

«Годен для одной поездки»

Что нужно Виктору, Эмми и Рудольфу, чтобы покинуть Остмарк, Восточную марку Рейха? Они могут сколько угодно стоять в очередях, выстроившихся к многочисленным посольствам или консульствам, — ответ всюду один: квоты закончились. В Англии уже столько беженцев, эмигрантов, попавших в нужду евреев, что она еще много лет не намерена выдавать разрешений на въезд. Эти очереди становятся опасными, потому что их патрулируют эсэсовцы и полиция и настроены они далеко не дружелюбно. Стоящие в очередях ощущают постоянный страх: а вдруг их затолкают в один из этих полицейских грузовиков и увезут в Дахау?

Им нужно достаточно много денег, чтобы выплачивать возникающие невесть откуда новые налоги, платить за многочисленные карательные разрешения на эмиграцию. Им нужно иметь декларацию о собственности, которой они владели 27 апреля 1938 года. Такой документ выдает особое ведомство, оформляющее декларации о еврейской собственности. От них требуется задекларировать свой отечественный и заграничный капитал, все объекты недвижимости, активы, сбережения, доходы, пенсии, ценности, предметы искусства. Затем нужно пойти в министерство финансов, чтобы доказать, что за семьей не числится никаких невыплаченных налогов на наследство или строительство, а затем предъявить свидетельства о доходах, о коммерческом обороте и пенсии.

И вот семидесятивосьмилетний Виктор пускается в тур по исторической Вене: он посещает одну контору за другой, получает отказ в одном месте, не может попасть в другое, стоит в очереди, чтобы попасть в другие конторы, где ему предстоит снова занимать очередь. Ему приходится стоять перед множеством столов, отвечать на вопросы рявкающих чиновников, смотреть на печать, лежащую на пропитанной красными чернилами подушечке, — печать, от которой зависит, позволят ему уехать или нет, и вникать в смысл всех этих налогов, указов и протоколов. Прошло всего шесть недель со дня аншлюса, и с появлением всех этих новых законов и севших за чиновничьи столы новых людей, которым не терпится быть замеченными, не терпится хорошо зарекомендовать себя в Восточной марке, жизнь превратилась в хаос.