Займись счастьем

Олеся не выглядела разочарованной. Она осматривала квартиру, где я жила уже больше полутора лет. Напротив тяжелой входной двери размещался стенной шкаф. Я распахнула его:

– Куртку можешь повесить сюда.

– Ух ты, – восхитилась Олеся, – сколько полок для обуви!

Я усмехнулась.

– Видела бы ты, что здесь было раньше…

– А что было?

– Грязь, старые газеты, разный хлам… Я сама красила полки. Половины крючков тоже не было.

– Ее что, сдавали в таком виде?

– Вид был еще тот, можешь мне поверить. Никого не волнует, в каком состоянии квартира, которую ты снимаешь. Егор… – я запнулась, но потом продолжила: – Егор говорил, что, когда он сюда въехал, хозяева и не подумали сделать минимальную уборку после прежних жильцов…

Олеся покачала головой и аккуратно повесила куртку в шкаф.

– Это твоя комната, – я толкнула дверь в маленькую светлую комнату с большим окном. В комнате стояла кровать, а напротив окна было порядком обшарпанное трюмо с трехстворчатым зеркалом.

– Ого! – поразилась Олеся. – Какая древность! Сейчас, наверное, таких уже не делают…

– За деньги сделают все. Тебе повезло, кровать не такая древняя. До моего переезда на ней спал Егор.

– Надеюсь, ты сменила белье?

– Надеюсь, это шутка?..

– Конечно! – Олеся фыркнула, но потом, смутившись, закашлялась.

– Шкафа, прости, нет. Можешь распихать вещи по ящикам трюмо. Не переживай, здесь все чистое. Большую часть того, что стояло в этой комнате, я выкинула. Но у тебя, наверное, с собой и так не много вещей?

Олеся промолчала.

– В общем, располагайся. В ванной чистое полотенце – желтое. Туалет, к счастью, отдельный.

– Повезло, что потолки высокие, – философски заметила Олеся, обводя взглядом стены, оклеенные обоями в сиреневых колокольчиках.

– Здесь это тебя не спасет, – засмеялась я.

Пока Олеся принимала душ, я прошла в свою комнату, бросила сумку в кресло и открыла окно. С улицы немедленно проникли воробьиные переклички, потянуло свежестью – впрочем, воздух уже начал прогреваться. Распахнув створки шкафа, я запихнула туда джинсы с джемпером, а потом наскоро натянула домашнее платье.

Комната, в которой я располагалась, была чуть ли не в три раза больше той, что я отвела для Олеси. Раньше мы принимали в ней редких гостей, сидели за компьютером, обедали – словом, из нее получилось что-то вроде гостиной. Сейчас же это была полноценная спальня – диван никогда не складывался (зато я купила пару мягких кресел), на тумбочке стоял светильник с выложенным мозаикой плафоном. Платяной шкаф с множеством отделений занимал целую стену. Он неимоверно раздражал меня, старый, стоящий тут с советских времен, сделанный из прессованных опилок, но все-таки туда все вмещалось – майки, блузки, пальто, сумки, книги и журналы… В комнате было много свободного места, на подоконнике с облезающей краской стоял хлорофитум и пара фиалок, и в бывшей гостиной не осталось ни единого напоминания о Егоре.

– Я уже все, – сообщила заглянувшая в комнату Олеся. – Что это у тебя?

Она устремилась к пушистой белой шкуре, лежащей перед диваном.

– Не вздумай на ней прыгать. И не топчи ногами – я на ней растяжку делаю… Иногда.

– Когда это?

– Когда шея от фотоаппарата устает. После съемок.

– Понятно, – протянула Олеся, – я тоже такую хочу. Дорого, да?

– Сто рублей в «Икее», – я подмигнула.

– Шутишь? Всего стольник?

– Шучу, расслабься. Но, конечно, она недорогая. Это же искусственный мех… Пойдем завтракать.

По моим меркам, в холодильнике было шаром покати. Вчера я вернулась с работы поздно, несмотря на то, что это была пятница. Ближайший к дому магазин был уже закрыт.

Но кое-что все же нашлось: грибы, яйца, пара помидоров и сосиска, жалко съежившаяся в пластиковой упаковке.

– Не возражаешь против омлета?

– С чего бы мне возражать… – Олеся с веселым изумлением рассматривала кухню.

– Да, конечно, тут совсем не как дома, – заметила я, ставя керамическую сковородку на огонь.

– Ну что ты… Все просто отлично…

– Ты очень тактична, – хмыкнула я и критическим взором обвела помещение. Размеры кухни не могли компенсировать скудность обстановки. Натужно гудел холодильник, забрызганный нестираемыми каплями жира. Возле шаткого стола стояли табуреты с облупившейся краской. Сушилки не было – посуда покоилась на стиральной машине, накрытой махровым полотенцем. Пол вокруг плиты казался выцветшим: мне стоило вечера и половины флакона «Пемолюкса» отдраить черные пятна неизвестного происхождения. Глаз радовала только ярко-зеленая тумбочка, в которой хранились макароны. Я красила ее сама, во время затяжной депрессии, пытаясь хоть чем-то занять себя, а не срываться в истерику.

Полюбовавшись грибами, скворчащими в масле на сковороде, и помидорами, истекающими на разделочную доску соком, Олеся схватила заварочный чайник.

– Ты чего?

– Хочу что-нибудь помочь!

– Да ладно. Поставь, я сама.

Но было поздно.

– Ой! – отшатнулась сестра, сунувшая было нос под крышку.

Ситечко, туго набитое разбухшей заваркой, было увенчано плесенью.

– Я же говорила… Иногда я поздно прихожу с работы. Бывает много дел…

– И ты обходишься без чая?

– И я завариваю пакетики.

– Нужно немедленно избавиться от этой гадости!