Закаленные бурей 1

– Тогда с Ленивцевым – вот же два сапога пара, переведите заданный рассказ в лицах.

Два гиганта мысли начинают мучить слух учеников и учителя своими перлами. Учитель не выдерживает, встаёт, а вместе с ним «встаёт» приклеившийся к попе стул. От такой неожиданности учитель спотыкается и с грохотом шлёпается назад на стул, отчего ножка стула ломается и оба громко падают на пол.

– Какой идиот налил клей на стул?! Я вас, тупицы, спрашиваю!

Класс ржёт, смеюсь и я, прикрыв лицо рукой, опёртой о парту, хотя понимаю глупость ребят. Зачем злить учителя, который хоть и зануда, но в целом со своими обязанностями справляется. Для меня тоже клей становится сюрпризом.

– Вон из класса, дегенераты. Семёнов, задержись.

Я убираю с лица улыбку и подхожу к учителю. Учитель зол, но видна растерянность и обида.

– Алексей, я понимаю, что в классе есть полные идиоты, но ведь ты совсем другим стал, ответственным. За что вы так, ведь брюки денег стоят, а я их недавно в ателье справил, новые совсем. Что ж мне их теперь, выкидывать, кто ж их отстирает от клея!?

– Евлампий Ефграфович, честное слово, не знал об этой подлянке, иначе, не допустил бы порчу личного имущества. Ничего, жена поможет – они все знают.

– Нет у меня жены-с! Померла от инфлюэнци, а сам я очень далёк от этого. Я весь в латыни, изучаю, так сказать, истоки.

– Простите ребят, Евлампий Ефграфович, мы сами отстираем, то есть клей растворим, а брюки отстираем.

– Да, а чем его растворить-то? Я и не подумал, что так можно, не умею-с я. А цвет брюк не уйдёт? А то представьте, как на срамном месте цвет другой будет, как же я тогда ходить-то буду?

– Сделаем, Ефграфович.

Я вышел в коридор. Там стоял класс и обсуждал происшествие.

– Сэм, чего тебя Лампа тормознул-то? Спрашивал, кто клей налил?

– Мужики, тут такое дело. Лампа, оказывается, один живёт, жену схоронил в прошлом году. Одинокий он, из-за этого весь в науку ушёл и нам мозги компостирует. А тут новые брюки пошил, а мы их засрали.

Почесав голову, Серж пробормотал: «Да, пацаны, нехорошо с брюками получилось. Кто клей налил, а?»

«Я и я, – отозвались Спесивцев и Баклушин, – чего теперь делать, Серж?»

– Попробуем растворителями от клея очистить, затем постирать отдадим. Чем хоть стул помазали?

– Эпоксидкой…

– Ё-мае, попробуем ацетоном, но если испортим штаны, то будем скидываться деньгами.

Брюки мы все же испортили, растворив ацетоном эпоксидку и краску материи, так что пришлось скидываться деньгами всему классу и шить новые брюки по меркам старых.

Мужик аж слезу пустил, когда мы вручили с извинениями ему старые и новые брюки.

– Извините нас, Евлампий Ефграфович, глупо получилось.

– Пустяки, накопил бы на новые. А с каждой зарплаты я немного денег в призренный приют на детей жертвую и сейчас обязательно отдам.

Больше наш класс над Лампой не шутил и на латыни вёл себя прилично.

Ещё одним нелюбимым предметом был у нас закон Божий. Духовник, отец Фома, был мужик вроде ничего, когда с ним общались вне урока, но в целом, очень нудный по жизни и тяжёлый в рабочем общении. Он жил на своей волне догматов и принятого им распорядка жизни, совершенно не интересуясь веяниями времени и интересами собеседника. Его принцип общения можно было охарактеризовать как «должно быть так, и не иначе, а если иначе, то именно так, как должно по закону Божьему, а шаг влево или вправо – сие не по канонам, значит, неверно и не должно». А ещё он был противник любого прогресса, то есть пользоваться благами цивилизации не брезговал, а вот созидать что-либо новое по его убеждению было грешно и супротив законов Божьих. При всем этом он любил кагор, частенько прикладываясь к нему во время уроков.

– Отчего, отец Фома, грешно-то?

– Все должно делаться только Божьим промыслом.

– Так чего вы одежду носите, которую люди на станках сделали? Ходили бы себе в листьях, аки африканские эфиёпы.

– Чур меня, нашли с кем сравнить. А одежда есть Божий промысел.

– Так вы против производства станков, электричества, двигателей!

– Против всей этой ереси, но во всем, что благо для людей, есть рука Господня.

– Так чтобы благо было, учиться надо и новое исследовать. А вы ведёте себя, словно упрямый осел. Вы хуже осла, отец Фома, вы тормоз прогресса!

– Это я то хуже осла, паршивец ты этакий! И не спорь со мной, отрок! Мал зело ещё, чтобы рассуждать о смысле бытия. Сел на своё место и стих.

– Какой вам стих прочитать, отец Фома?

– Молча сиди, сел и стих! Отчего нынешние отроки такие безмозглые пошли!

– Грешно так выражаться! Все мы созданы по образу его и подобию.

– Это люди созданы, а вы, балбесы, яко ошибки его.

– Тьфу на вас, батюшка, так о человеке судить.

– Не спорь со мной, отрок, пока епитифию не наложил.

– Епитимью, отец Фома. А епитифию вы куда ложить собрались, в штаны или ещё места знаете?

– Цыц, грешные! Ошибся я. Ваши дурацкие разговоры совсем разум мой затуманили. Живо все по местам, открыли Псалтырь, читать будем. А я нервы подлечу, изнервничался я ужо совсем. Медунов, читай десятый псалом, да с чувством.

– Стараюсь, отец Фома!