Закат Западного мира. Очерки морфологии мировой истории. Том 2

В фаустовской культуре та же борьба двух в равной степени могущественных символов ведется в близких по духу формах, однако с куда большей страстностью, так что, начиная с наиболее ранней готики, мир между государством и церковью мыслится лишь как временное перемирие. В этой борьбе, однако, находит выражение обусловленность бодрствования, которое желало бы быть независимым от существования, однако на это не способно. Ум без крови не обойдется, а кровь без ума – вполне. Война относится к миру времени и истории (в духовной сфере возможна лишь борьба доводов, дискуссия), Церковь сражающаяся перемещается из царства истин в царство фактов, из Царства Иисуса в царство Пилата; она превращается в момент внутри истории расы и оказывается всецело подлежащей формирующей силе

политической стороны жизни; она сражается мечом и пулей, ядом и кинжалом, подкупом и предательством – всеми средствами сиюминутной партийной борьбы от эпохи феодализма до современной демократии; она приносит догматы в жертву мирским преимуществам и вступает в союз с еретиками и язычниками против правоверных властей. У папства как идеи – особая история, однако вне зависимости от этого папы VI и VII вв. были византийскими наместниками сирийского и греческого происхождения, далее – могущественными землевладельцами с многочисленными крепостными; в конце концов в начале готики patrimonium Petri

[наследство Петра (лат.)] становится некоего рода герцогством во владении великих аристократических родов Кампаньи (прежде всего Колонна, Орсини, Савелли, Франджипани), которые пап попеременно назначают, пока также и здесь господствующей не становится общая западноевропейская ленная система и престол Петра не начинает сдаваться напрокат внутри семейств римских баронов, так что новый папа, как и всякий немецкий и французский король, должен был подтверждать права своих вассалов. В 1032 г. тускуланские графы провозгласили папой 12-летнего мальчика. В пределах города, среди древних руин и прямо на них, высилось тогда восемьсот башен-замков. В 1045 г. сразу трое пап окопались соответственно в Ватикане, Латеранском дворце и в церкви Санта-Мария Маджоре, а благородная свита защищала их от посягательств.

Теперь сюда же прибавляется город с его душой, которая вначале отделяется от души земли, затем с нею уравнивается и в конце концов пытается ее подавить и изничтожить. Однако такое развитие происходит в разновидностях жизни, а значит, принадлежит к истории сословий. Стоит появиться городской

жизни как таковой, а с ней возникнуть духу общности среди обитателей этих небольших поселений, духу, воспринимающему собственную жизнь в качестве чего-то особого, непохожего на жизнь снаружи, как начинает действовать волшебство личностной свободы, вовлекая внутрь городских стен все новые потоки существования. Быть горожанином и распространять городскую жизнь дальше – в этом присутствует своего рода страсть. Именно с ней, а не с материальными предпосылками связана лихорадочная закладка античных городов, известная нам в ее последних представителях, а потому не вполне правильно обозначаемая как колонизация. Это порождающий энтузиазм городского человека: в античности, начиная с X в., и «одновременно» в других культурах он покоряет все новые последовательности поколений чарам новой жизни, с которой посреди человеческой истории впервые появляется идея свободы.

Идея эта не политического и тем более не абстрактного происхождения, однако она обнаруживает, что внутри городских стен приходит конец растительной связанности с землей, так что скрепы, пронизывающие всю деревенскую жизнь, оказываются разорваны. Поэтому в самой сути этой идеи всегда присутствует нечто отрицающее. Она освобождает, высвобождает, защищает: человек бывает извечно свободен от чего-то. Выражением этой-то свободы и является город; городской дух – это сделавшееся свободным понимание, и все, что в поздние времена возникает под именем свободы в плане духовных, социальных и национальных движений, восходит к этому протофакту освобожденного от земли бытия.