Заклятие дома с химерами

Все извилистые закоулки основного дома я облазил уже давно, каморку за каморкой, чуланчик за чуланчиком — и там, где мне разрешалось, и там, где нет, так что мне не понаслышке были знакомы крутые винтовые лестницы, где любой другой сломал бы и руки, и ноги, но я уже узнавал голоса говорящих предметов и представлял себе все укромные закуточки. Наш Дом-на-Свалке, как мы его называли, в действительности был не единым раз и на века поставленным строением, а состоял из множества других, поглощенных им по мере роста. Когда дедушка приобретал новую недвижимость где-нибудь за пределами Свалки, он обыкновенно распоряжался ею так: былой дом разбирался на части, перевозился сюда и потом пристраивался, прикручивался, прибивался, приклепывался или привинчивался к старому, отныне составляя с ним единый ансамбль. Так что в нашем доме, в самом сердце Великой Свалки, имелись самые настоящие лондонские крыши, башенки, классные комнаты, танцплощадки, кухни, пристройки, лестницы и много-много печных труб. В былые времена, когда кучи мусора еще позволяли ориентироваться на местности, по ним пробирались целые караваны, груженные разного рода добром, для Дома и Семьи. Бродя среди этих осколков старого Лондона, я ощущал себя его первооткрывателем. Я листал старые книги, прикасался к вещам, которые еще помнили былых владельцев, и время от времени находил даже имена, нацарапанные на стенах, а кое-где — и на мебели. Людям свойственно хоть как-нибудь запечатлевать свои имена в качестве непреложного свидетельства своего бытия. Сколь удивительны были для меня эти имена! Они мне виделись ключами к тайнописи большого нескучного мира. Как я любил странствовать по этим уголкам Большого Лондона, хотя и понимал, какие в них зияют бреши! Это как с зубами: если вместо зуба зияет брешь, о том, какими они были в целости, можно лишь догадываться. Так и я строил свои догадки по тем остаткам, которые мог исследовать, а что было на месте зияющих брешей, да и сколько их было, мне оставалось лишь предполагать. Имелись в нашем доме и сущие развалюхи, и палаты былых дворцов — все поглотил Дом-на-Свалке, так, что место нашего жительства нынче не только простиралось во все стороны, но и состояло из множества других мест. Лишь остов, к которому все цеплялось и который не каждый бы уже нашел, оставался все тем же, что и столетия назад — столько, сколько домом владели Айрмонгеры.

Представители нашего рода посторонних к себе не подпускали. Айрмонгеры жили лишь с Айрмонгерами, а чистопородный Айрмонгер — это вот что: несгибаемое упрямство, общая угрюмость и непроницаемое, как у игрока в покер, лицо. Нас, таких Айрмонгеров, была целая орда: кузины и кузены, тетушки и дядюшки, бабушки и дедушки всех возрастов и габаритов — и все связаны кровными узами. Естественно, содержание такой оравы Айрмонгеров, коих надо было и обуть, и одеть, и накормить, требовало целой армии прислуги. Прислуга набиралась тоже из Айрмонгеров, но не из чистопородных, а из полукровок. Если, скажем, в далеком прошлом кто-либо из Айрмонгеров почему-то был женат на чужой, то следующие поколения могли идти по стопам родителей, но рассчитывать на полнокровное Айрмонгерство

им не приходилось. Сколько в доме было слуг, даже прикидывать не берусь, ведь были среди них такие, что роились в своих сотах где-то глубоко в погребах, а были и такие, что копошились далеко на Свалке — ни те, ни другие наверх не поднимались.

Итак, будучи уже наверху, я пробирался коридором, б'oльшую часть которого, как я понимаю, стащили с какой-то фабрики в Килбери, как вдруг весь дом содрогнулся от основания до крыши. Я успел ухватиться за стену и удержался на ногах, ощущая толчки. За толчками последовал душераздирающий визг. Этот визг мог бы напугать кого угодно, но только не Айрмонгера: дело обычное — так подъезжал дедушкин паровоз.

С утра паровоз отходил от Дома-на-Свалке маршрутом на Лондон, а возвращался уже затемно, всякий раз лязгом тормозов и воем паровозной трубы приводя в содрогание весь дом. Поезд подходил к платформе в подвалах дома, откуда дедушка поднимался на лифте, приводимом в движение несчастными мулами, которые никогда не видели дневного света. Дом-на-Свалке соединялся с далеким городом подземкой, что проходила аккурат под просторами дома.

Мой дед, Амбитт Айрмонгер, носитель Предмета в виде серебряной плевательницы, куда он с великой точностью мог посылать свои плевки, и был тем, кто властвовал над всеми нами. По велению службы дед то и дело ездил туда-сюда; когда он уезжал, весь дом вздыхал с облегчением; по мере же того, как день клонился к закату, дом начинал изнывать в тревожном ожидании дедова возвращения. Когда слышался вой приближающегося локомотива, дом взвизгивал в ответ и вздрагивал всем своим естеством. Потом все опять затихало.