Заклятие сатаны

Я снова открыл коробочку и убедился, что стремительные движения действительно означают плетение паутины для кокона.

— У нее очень странные ножки, — снова заговорил Инглис. — Похожи на клешни краба. Как краб по-латыни? Ах, да — cancer. Что ж, если это какой-то неизвестный вид, давайте назовем ее «Cancer Inglisensis”.

И тут что-то щелкнуло у меня в голове, и обрывки кошмарного сна или не менее кошмарной яви соединились. Под влиянием снова нахлынувшего ужаса я неожиданно даже для самого себя взял да и вышвырнул коробочку в окно, прямо в лежавший за усыпанной гравием дорожкой бассейн с играющим струями фонтаном.

Инглис рассмеялся.

— Любителям мистики не нужны конкретные факты, — констатировал он. — Бедная моя гусеница!

И перевел разговор на темы, не имевшие отношения к оккультизму или гусеницам.

Должен признаться, коробочку я швырнул в фонтан, потому что попросту потерял голову. Меня извиняет лишь одно: внутри находился миниатюрный сородич тех, кто ползал по кровати в необитаемой комнате. Это значило, что кошмарные фантомы все же состояли из плоти и крови, а может, и из чего-то еще. Наверно, это должно было рассеять страхи минувшей ночи. Но на деле вышло иначе. Шевелящаяся пирамида на покрывале только стала для меня еще более реальной и ужасающей.

После ленча час или два все отдыхали, гуляя по саду или посиживая в лоджии, а часа в четыре вдвоем со Стэнли мы отправились купаться по дорожке мимо фонтана. Бассейн был мелкий, вода прозрачная, и я хорошо разглядел на дне белеющие остатки коробочки. Картон в воде расслоился, и от нее остались только клочья размокшей бумаги.

В центре фонтана стоял мраморный итальянский купидон, державший в руке бурдюк для вина, из которого струилась вода. А по его ноге ползла гусеница. Как бы странно и невероятно это ни казалось, но она не погибла вместе со своей тюрьмой, а добралась-таки до безопасного пристанища и теперь там, в недосягаемости, извивалась и раскачивалась, плетя себе кокон.

И пока я стоял и смотрел на нее, мне вновь показалось, что, как и прошлой ночью, она меня заметила. Высвободившись из уже опутавших ее нитей, гусеница соскользнула по ноге купидона и, бросившись в воду, как змея, поплыла в мою сторону. Меня удивил уже сам факт того, что гусеница умеет плавать. А она к тому же двигалась с невероятной скоростью и вскоре уже ползла по мраморному бортику бассейна. В это время к нам присоединился Инглис.

— Ух ты! — произнес он, заметив знакомую тварь. — Да ведь это наш старый добрый Cancer Inglisensis! Ишь ты, какой он шустрый!

Мы стояли рядом на дорожке, и когда гусенице оставалось проползти до нас примерно с ярд, она приостановилась, мотаясь из стороны в сторону, словно бы в сомнении, куда двигаться дальше. Потом, видимо, приняв решение, заползла на ногу Инглиса.

— Я ей нравлюсь больше, — отметил он. — А вот я не уверен, что она мне по душе. И раз уж утопить ее не удалось, лучше, наверно, сделать так…

Он стряхнул ее на гравий и раздавил…

Из-за сирокко, пришедшего с юга, после обеда дышать стало тяжелее, так что этой ночью я снова поднялся к себе, засыпая на ходу. Но усилилось и ощущение того, что в доме что-то неладно и где-то вблизи таится опасность. Тем не менее, уснул я мгновенно. Сколько мне удалось проспать, не знаю, но проснулся я (или мне приснилось, что я проснулся), чувствуя, что должен немедленно встать, иначе будет поздно. Я попытался (во сне или бодрствуя) перебороть страх, убеждая себя, что стал жертвой нервного расстройства из-за сирокко или чего-то еще. Однако другая, так сказать, часть рассудка предостерегала, что с каждой секундой промедления опасность только растет. В конце концов, второе ощущение стало невыносимым, и, надев рубашку и брюки, я вышел из комнаты на лестницу. И сразу же понял, что опоздал.

Площадку первого этажа сплошь покрывали ползавшие там гусеницы. Дверь в комнату, где я видел их прошлой ночью, была закрыта, но они протискивались сквозь щели в ней и даже, вытягиваясь буквально в струнку, одна за другой выпадали из замочной скважины, снова становясь на выходе пухлыми и массивными. Некоторые из них словно обнюхивали ступени на пути к комнате Инглиса, другие ползали по нижним ступенькам лестницы, ведущей ко мне. Путь к бегству для меня был отрезан. Нет слов, чтобы передать тот леденящий ужас, который охватил меня в этот миг.

Наконец вся масса гусениц пришла в движение, одолевая ступеньки к комнате Инглиса. Омерзительным мясистым потоком они хлынули по коридору, и вот уже первые ряды, видимые благодаря исходящему от них бледно-серому свечению, достигли двери. Панически боясь, что, услышав мой голос, они повернут ко мне, я все же попытался крикнуть, чтобы предупредить его. Однако, несмотря на все усилия, из груди у меня не вышло ни звука. Гусеницы ползали вдоль щели между дверью и косяком, проникая сквозь нее, как уже делали это раньше, а я все стоял и смотрел, не в силах ему помочь.

Наконец коридор опустел. И только теперь я почувствовал босыми ногами леденящий холод мрамора, на котором стоял. А на востоке уже начала заниматься заря…