Заклятый друг (СИ)

Няня мне не отвечает, и я нахожу в списке контактов телефон Соболевой.

Собственной жене я не звонил ещё ни разу.

— Я сейчас подключусь к камере, проверим.

Пока слушаю гудки в телефоне, нависаю над Катей и утыкаюсь вместе с ней в монитор.

— Ну смотри, после того как Сергей ушёл, никто не приходил и не выходил до теперешнего момента.

— А до?

Она перематывает.

За двадцать минут до того, как он позвонил в домофон, Татьяна Георгиевна с коляской вышла из калитки. И пошла в том же направлении, в котором затем двинулся Серёжа.

13. Макс

Посёлок будто вымер. Какая-то зона отчуждения.

В застывшем воздухе не слышно ни лая собак, ни чириканья птиц.

Только рёв двигателя моей машины, и эхо гудков в телефоне — как вырезанный из оповещения о воздушной тревоге фрагмент.

Я доезжаю до дома не найдя зацепок.

Крон встречает меня у калитки, улыбаясь во всю морду. Рефлекторно глажу его громадную голову на бегу, и под всё тот же вой безответных гудков вбегаю в дом.

Здесь пустота. Детской коляски нет.

Нет ребёнка.

Подползающее чувство беспомощности я скидываю как звонок Даше.

Нужно позвонить Кате. Пусть поищет с помощью своей программы Соболеву.

— Это не быстро, извини, — тревога и сочувствие в Катином голосе неприятным сквозняком по моей голове. — Нужно загрузить данные, а их обработка занимает много времени. С Серёжей было просто, потому что данные уже были в системе, я ведь давно следила за ним.

— Разве ты не следила за Дашей? — зачем-то спрашиваю я.

— Мне обидно, что ты считаешь меня таким подлым человеком. Нет, Макс. Ни за тобой, ни за Дашей я не следила.

— Прости.

— Я понимаю, ты волнуешься. Сейчас займусь.

Снова остаюсь в тишине.

Можно пока пройтись по улице, стучаться в каждую дверь. Спрашивать соседей.

Телефон вибрирует.

Татьяна Георгиевна!

— Да! Где ребёнок?

— Максимилиан Александрович, простите меня, пожалуйста. Я очень виновата.

От этих слов меня пронизывает могильным холодом. Превращает в решето всё тело. И чем слабее становится голос в телефоне, тем сильнее искорёживается под тяжестью предчувствий структура сетки.

— Где ребёнок?

— Я должна была настоять, не подвергать Ваню опасности. Простите.

— Где Ваня?!

— Мужчина и женщина…я их знаю…забрали…

Её речь всё слабее и бессвязнее. Превращается в бульканье кипящей воды, которое стихает, потому что огонь под кастрюлей затушили.

Я сам сбрасываю звонок, чтобы уже позвонить в полицию.

И тут через распахнутую дверь доносится радостное поскуливание Крона.

Кого ещё он может приветствовать так, кроме меня?

Выхожу в парадную.

На пороге стоит Соболева с люлькой в руке.

Я опускаю руку с телефоном и тяжело выдыхаю.

Ваня как ангел с фрески. Маленькие пальчики словно держат невидимые яблоки, руки раскинуты. Длинные тёмные ресницы почти доходят до начала возвышения пухлых щёк. Он спит сладко.

На Даше распахнутый плащ. И тонкое белое платье, в котором я видел её сегодня в лофте. Переливы на нём зарождающимся водоворотом — она глубоко дышит налитой грудью.

Мои «не мои» здесь, живы и здоровы.

— Ты что тут делаешь? — она отступает.

— То же, что и ты. Я здесь живу.

— Сегодня не выходной.

Она оборачивается на лай Крона. Тот настороженно принюхивается к калитке.

— Тебя твой Айлалэ привёз? — шаг к ней, она снова отступает. — Не делай вид, что боишься меня. Ты же видела мою машину у дома, и всё равно зашла.

— Я не знаю, какая у тебя машина. И в принципе ничего знать про тебя не хочу. А зовут его Айдар.

— Мне звонила Татьяна Георгиевна.

— И что?

— Она несла какой-то бред про то, что подвергла Ваню опасности и извинялась.

— Можешь перезвонить ей и сказать, что она уволена.

— Почему я должен её увольнять?

— Потому что она больная пошла гулять с ребёнком и упала в обморок. Хорошо, что соседи были на улице, вызвали скорую и присмотрели за Ваней, пока я не приехала.

— Что с ней?

— Какая разница? Я утром сказала ей, что она может воспользоваться нашей аптечкой и отсыпаться, пока Ваня спит. А эта старая дура попёрлась на улицу.

— Ты знала, что она заболела, и оставила их вдвоём с Ваней?

— Не пытайся повесить на меня чувство вины, Арский. И займись поиском другой няни, помоложе и порасторопнее. И раз ты считаешь, что это так просто — бросить все дела и сидеть с ребёнком, так оставайся с ним сам.

Она опускает люльку у дверного проёма. Создаёт живым ребёнком препятствие между собой и мной. И небрежно бросает:

— А меня ждёт Айдар.

— Ты правда думаешь, что я позволю тебе так сделать?

Соболева хмыкает и уходит.

Промозглый ветер шевелит Ванькины волосы и одеяло, которое укрывает его до самой шеи.

Я осторожно отставляю люльку подальше от двери.

И хотя Даша шла быстро, я успеваю настигнуть её у калитки прежде, чем она приоткроет её.

Моя ладонь упирается рядом с маленькой головой, создавая глухой звук от соприкосновения с железом.

— В дом иди. Ребёнок должен быть в кроватке. А не стоять на полу как брошенный в коробке щенок. Это твой сын, Соболева. Ты обязана о нём заботиться.

— Я ничего не обязана, — цедит сквозь зубы. — Аборт не сделала, и на том спасибо.

Наклоняюсь к её голове, и в самую макушку:

— Когда-нибудь тебе станет очень стыдно за эти слова.