Я в отчаянии осознаю, что испытываю сейчас совершенно неуместную ревность. Схоже с той, из нашей прошлой жизни, когда он познакомил нас с Мариной.
Но теперешняя ревность отягощена раздавливающим чувством собственной не-уникальности.
С Мариной он вёл себя не так как со мной. Был сдержаннее, осторожнее. Просчитывал, какое впечатление произведёт на неё то или иное действие. Старался быть взрослее своего возраста, чтобы соответствовать тем солидным и статусным мужчинам, которые были до него.
Я считала это глупым. Но втайне радовалась тому, что со мной Макс такой же естественный, как и я с ним.
И тогда только со мной он был такой. Только со мной.
Если бы я вошла в кабинет и застала, как он тупо трахает эту грёбаную Полину — я бы не почувствовала ничего кроме отвращения.
А сейчас мне было больно.
— Что? — откидывается на спинку кресла, складывает руки на груди. — Совесть проснулась?
Нет, Макс. Проснулся Левиафан. Чудовище, о котором ты не догадываешься. Карабас-Барабас, что дёргает меня за ниточки. Но он управляет и твоей судьбой тоже. Он ближе, чем можно представить. Даже сейчас стоит за моей спиной. И толкает к тебе. А ты будешь думать, что это я сама.
— Я пришла просить прощения.
На ощупь, неуклюже, будто делаю что-то постыдное, я закрываю за спиной дверь полностью и ищу замок.
Чтобы запереть себя с Арским в одной комнате.
— Да? И как ты собираешься его выпросить?
Замок щёлкнул. И я пошла в сторону Макса.
Всё, что не делается — к лучшему. Если бы не вчерашняя сцена — как бы я сейчас смогла?
Требую от себя только одного — смотреть ему точно в глаза. А его взгляд мечется по моему лицу, исследует рывками: щёки, лоб, губы, глаза, губы, подбородок, губы.
— Разве много вариантов? Вчера, когда ты прижимал меня к стенке, сам сказал, что я не мать и не жена. И мы найдём другой способ, как меня использовать, — я огибаю стол. Подхожу к креслу, где сидит мой муж. — И разорвал на мне платье.
— Это было не лучшее решение. — Он медленно поворачивается на кресле. И не останавливается до тех пор, пока его колено не задевает моё. Так и остаётся. Я задыхаюсь от его острого, пронизывающего взгляда: — Но я этого хотел, — заявляет тоном, будто это одно из самых честных признаний в его жизни.
Так нагло. Удушающе откровенно.
— Меня хотел?
Он начинает хохотать. И я вздрагиваю от этой щекочущей нервы вибрации.
Нехороший смех. Унижающий.
— Хотел сделать тебе неприятно.
— По-твоему, это было просто неприятно?
— Ладно, — он нагло смотрит мне в лицо. — Хотел сделать тебе больно. И превзошёл все ожидания. Верно?
— Ты издеваешься надо мной.
— Нет. Даю тебе шанс передумать.
— Передумать делать что?
— Провоцировать.
— Но я этого хочу, — копирую его тон для аналогичной фразы.
Выходит жалко. Но у меня нет выбора. За меня уже давным-давно решают другие.
Для убедительности чуть наклоняюсь и тянусь к его руке.
От одной мысли, что я сама прикоснусь к нему, подкатывает тошнота.
Нет. Мне проще будет просунуть пальцы в свою незаживающую рану, чем по собственной воле трогать Арского.
Я не смогу.
Пожалуйста, Макс, останови меня.
До его длинных пальцев с узловатыми костяшками остаётся несколько миллиметров. От рук жар как от раскалённого железа.
— Не надо, Даша, — я вгрызаюсь в губы и отдёргиваю руку. — Это плохо кончится, — недовольно морщится.
— Я просто пришла попросить прощения.
Скрещиваю руки, подцепляю пальцами край платья. Собственные прикосновения к бёдрам заставляют меня дрожать. Будто это не я делаю. Будто он уже меня трогает.
Макс отодвигается. Его колено больше не упирается в моё. И он отворачиваетcя, словно увидел голого урода.
— Посмотри на меня, — сглатываю.
— Ты правда думаешь, что мне всё равно?
Мне не нравится тон, которым он задаёт этот вопрос. Я не хочу верить, что он сочувствует.
А если ему тоже больно?
Я должна видеть его лицо.
— Смотри на меня.
Он устало выдыхает.
Не больно ни черта. Ему всё пох.
— Смотри!
Вскидывает на меня взгляд.
Говорю тем же спокойным тоном, с которого начинала:
— Я просто пришла попросить прощения. Таким способом, которого ты хотел.
Скидываю платье.
19. Макс
Когда я увидел Дашу в моём кабинете, первое, что мне захотелось сделать, это достать из шкафа пиджак и прикрыть её.
Она в магазине белья это платье покупала?
Девочка обезумела, и уже не различает, в чём можно появляться на людях, а что пригодно только для постели.
Розовый атлас едва доходит до середины бедра.
А эти бретельки настолько тонкие. Я бы сказал невидимые. И так неуклюже держатся на её плечах, что достаточно лёгкого дуновения с губ для предательского побега.
Сначала она смотрела на меня решительно. Подошла и уверенно, по-хозяйски, поставила сумочку на мой стол.
Но какая-то мысль, пока Даша обходила этот стол, приближаясь ко мне, опрокинула смелую Соболеву на лопатки. И передо мной снова отчаявшаяся женщина.
Отчаявшаяся, но упёртая.
Дашка-Дашка…
Вот она уже стоит напротив. И собирается раздеться. Приказывает мне. Хочет, чтобы я смотрел. А я чувствую, как дрожит её маленькая коленка рядом с моей.
Её лицо ненадолго исчезает за атласной тканью.