Заколдованная рубашка

"Ангел-Воитель" лукавила: один почерк, женственный, мелкий, тонкий, совершенно непохожий на своего владельца, был ей хорошо знаком. Так писал только Гарибальди. Наверное, это ответ на ее письмо, тоже посланное с оказией. На втором конверте почерк, правда, совсем ей неизвестен. Однако тотчас вскрывать письма Александра Николаевна не стала. Какое-то смутное чувство подсказывало ей, что оба письма надо читать, когда она останется одна.

Валерий Иванович скомкал газету.

- Опять твои секретные корреспонденты?! Смотри, матушка, доведешь ты и себя и меня до беды! Эти твои увлечения могут дорого мне обойтись! Нынче твой Гарибальди - победитель, герой, а завтра его поймают и вздернут на веревку. И тех, кто с ним был в переписке, тоже потянут к ответу.

- Ах, оставь, Валерий! - протянула, нахмурясь, Александра Николаевна. - Никогда мы в этом друг друга не поймем...

Впрочем, Якоби успокоился так же быстро, как только что раздражился. Он расправил и дочитал свою газету, долго, с громким прихлебыванием пил свой кофе, долго и обстоятельно пересказывал жене замысел своей новой картины, замысел, о котором она слышала уже раз десять в продолжение последних лет: Якоби хотелось написать большое полотно - римский карнавал. Наконец, он отправился в свою студию - кое-что "подмалевать", как он выразился.

Александра Николаевна свободно вздохнула. Наконец-то она сможет прочитать, что пишет ей Гарибальди!

"Госпожа Якоби, Вы спрашиваете, что я думаю о Вашем нынешнем правительстве? Ваш монарх ищет прославить свое царствование освобождением рабов. Надеюсь, что это дело будет завершено. Такой ореол славы, разумеется, лучше всяких побед.

Посылаю сердечный привет Вам и Вашему храброму народу, которому суждено принять большое участие в грядущих мировых событиях.

В с е г д а В а ш Д. Г а р и б а л ь д и".

Александра Николаевна задумывается. Гарибальди предрекает России великую будущность. Сбудутся ли его предсказания? Не останется ли освобождение крепостных только фиктивным актом? Да и совершится ли оно, это освобождение?

Все еще погруженная в свои мысли, она вскрывает второй конверт, написанный неизвестной рукой. На колени ей падают два листка. Она берет наудачу первый.

"Синьора, Вы меня почти не знаете. Мы встречались только однажды, и Вы меня, конечно, не запомнили. Но я Вас хорошо знаю.

Много дней подряд - в походе, в бою, на бивуаке - я видела Вас в глазах человека, которого я любила, видела Вас в его сердце. Вы жили там единовластно, и только свободу он любил, наверное, сильнее Вас. Я не знаю русского языка, на котором говорил он и говорите Вы, но я поняла - перед смертью он вспоминал свою родину и Вас. Почему, почему Вы не приехали в Палермо, как обещали? Он ждал Вас до последней минуты.

Пересылаю Вам письмо, которое нашла на нем, мертвом.

Л ю ч и я П р е т о р и".

Александра Николаевна вчитывалась в хорошо ей знакомые итальянские слова, видела глазами всю фразу целиком, но как будто не могла взять в толк чего-то, как будто скользил и убегал от нее главный смысл того, что сообщала виденная мельком итальянская девушка. Но уже болезненно заныло сердце, и взять в руки третье письмо, кругом исписанное крупными, чисто ученическими буквами, по-русски, было очень трудно. Но она все-таки взяла его и от первых же слов обращения, от боли, вызванной этими словами, закусила зубами платок.

"Родная, бесценная Сашенька, тезка моя! Нынче в первый и последний раз решаюсь назвать Вас, как называл про себя. Ради бога, простите и не оскорбитесь такой моей вольностью. Позвольте мне ее, как позволяют нечто желанное приговоренному к казни. Ведь и нам только что сказали, что завтра мы все пойдем на казнь.

Пишу Вам без надежды, что письмо это когда-нибудь Вас достигнет, хотя тюремщик и клялся мне вечным своим спасением, что доставит его на почту.

Родная Сашенька, конечно, Вы давно догадывались, что я Вас люблю. До Вас я никогда никого не любил, но всегда мечтал, что встречу женщину необыкновенную, высокой души, прекрасную собой, которая будет верить в то же, что и я.

Впервые я увидел Вас восьмого марта, ввечеру, и в тот же миг понял, что судьба мне подарила то, о чем я грезил. Вы чистая, вы необыкновенная! И как сладко мне было, когда Вы мне высказались, когда понял я, что и вы ненавидите тиранов и жизнь свою посвящаете борьбе за Человечество. Пускай циники смеются над этими словами, Сашенька, мы-то с Вами знаем, какое это блаженство - жизнью своей пожертвовать для людей! И еще был я счастлив безмерно, когда Вы доверились мне и позволили войти в благородное дело, предпринятое Д. Г. Он человек выдающийся, и я уверен, что он спасет Италию.

Теперь, когда я перебираю в памяти последние месяцы здесь, в Италии, я понимаю, что судьба меня щедро одарила. Встретить Вас и Д. Г. - да за это мало отдать жизнь!

Жаль умирать, потому что я едва лишь начал жить, и жить так чудесно. Но смерти я не страшусь, и Вы не бойтесь за меня и не жалейте.

Благодарю Вас за то, что Вы существуете.

В а ш А л е к с а н д р".