Закон Моисея (ЛП)

Моисей присел на корточках рядом с квадратными тюками, которые я превратила в любовное гнездышко. Но он сказал, что не любит меня, поэтому моя постель нуждается в ком-то с другим именем. Я снова легла и обернула одеяло вокруг плеч, неожиданно почувствовав холод и невероятную усталость. Но он последовал за мной, нависнув надо мной, его руки опирались по обе стороны от моей головы, когда он смотрел, как я наблюдаю за ним. А затем он сократил расстояние и целомудренно поцеловал меня. Один раз, второй.

А потом снова, уже не так сдержанно, с большим давлением и интенсивностью.

Я сделала глубокий вдох и обернула руки вокруг его шеи, позволяя ему проникнуть в меня. Я впитывала его аромат — сильный резкий запах краски смешанный с запахом мыла и мятных леденцов с красными полосками, которые его бабушка держала в чаше на кухонном столе. И чего-то еще. Что-то, чему я не могла дать название, и это была та его неизведанная часть, которую я хотела больше всего. Я целовала его, пока не смогла почувствовать ее вкус в своем рту, и когда этого стало недостаточно, я выжимала ее ладонями рук и терлась своей кожей о его, и тогда он опустился губами к моей шее и прошептал мне в ухо:

— Я не уверен, что ты хочешь от меня, Джорджия. Но если это именно то, тогда я согласен.

 ***

Когда солнце начало проталкивать розовые лучи сквозь маленькое окно конюшни, выходящее на восток, Моисей откатился от меня и стал натягивать одежду, устремив взгляд на окно и рассвет. Был ноябрь, и солнце поднималось медленно. Должно быть, уже больше шести. Пора собираться. Мои родители скоро должны быть на ногах, вероятно мама уже была. Ужин в честь Дня благодарения — важное событие. Моисей и я почти не разговаривали в те часы, что он оставался со мной. Я была удивлена, что он вообще остался, и даже поспал несколько часов, прежде чем разбудить меня поцелуями и прикосновениями теплых рук, заставляя осознать, что ни при каких условиях я бы не смогла прожить без него.

Он оставался совершенно безмолвным, и теперь его молчание было больше, чем я могла вынести. Я задавалась вопросом, как он научился отталкивать слова, подавлять их, не чувствовать того, как они роятся в голове и умоляют быть произнесенными. Я сказала себе, что теперь могу это сделать. Я могла бы быть такой же тихой, как он. По крайней мере, пока он не уйдет из конюшни. Но когда он направился к двери, слова вырвались сами по себе.

— Я думаю, ты действительно любишь меня, Моисей. И я люблю тебя в ответ, хотя было бы проще не делать этого, — поспешно произнесла я.

— Почему было бы проще этого не делать? — тихо бросил он в ответ, как будто до этого без колебаний не сказал, что не любит меня.

Он мог бы сказать, что не любит меня, но ему не особенно нравилось, когда ему говорили, что он не достоин любви.

— Потому что ты думаешь, что не любишь меня. Вот почему.

— Это один из моих законов, Джорджия. Не любить.

— Но в Джорджии нет такого закона.

— Только не начинай, — вздохнул он.

— Что заставило бы тебя полюбить меня, Моисей? Что заставило бы тебя направиться в Джорджию? — я выгнула брови, будто все это было просто одной забавной шуткой. — Я говорила тебе, что перекрашусь в красный. Я говорила, что позволю тебе проникнуть в мою голову. И я отдала тебе все, что у меня есть.

Я почувствовала, как внезапно мой голос надломился, и на глазах навернулись слезы, словно от этих слов прорвало дамбу. Я тут же отвернулась и заняла себя, сворачивая одеяло, которое теперь пахло, как он. Я сворачивала и разглаживала, и затем поднялась на ноги, в то время как Моисей неподвижно стоял буквально в шести футах от меня. По крайней мере, он не ушел, хотя какая-то часть меня этого бы хотела.

— Ты расстроена.

— Да. Думаю, так и есть.

— Вот почему у меня есть этот закон, — прошептал он почти что нежно. — Если ты не любишь, тогда никому не станет больно. Так легче уйти. Легче терять. Легче отпускать.

— Тогда, может, тебе следует обзавестись еще несколькими законами, Моисей.

Я повернула голову и лучезарно улыбнулась ему, неуверенная, насколько хорошо у меня это получилось. Мое лицо горело, и я догадывалась, что глаза тоже. Но я тараторила с напускным весельем:

— Не целовать. Не прикасаться. Не трахать.

Но я не считала, что мы трахались. Я назвала происходящее между нами так, как оно выглядело, и это слово ощущалось, словно кислота на моем языке. Для меня это не было чем-то таким. Это была любовь, не секс. Или, может быть, и то, и другое. Но, по меньшей мере, оба.

— Ты нашла меня, Джорджия. Ты преследовала меня. Ты хотела меня. А не наоборот, — произнес Моисей.

Он не повышал голос. Он даже не звучал расстроенно.

— Я не нарушил ни один из своих законов. Ты нарушила свои. И из-за этого ты злишься на меня.

Он был прав. Он был абсолютно прав. А я так сильно ошибалась.

— Увидимся позже, хорошо? — тихо сказала я, не осмеливаясь взглянуть на него. — Вы с Кейтлин придете на празднование Дня благодарения, так ведь? Мы начинаем есть рано, поэтому можем есть весь день.

Я гордилась тем, что сохраняла самообладание. Я презирала себя, что не надрала его задницу.