Закон насилия и закон любви

Залюбовский, Любич, Мокеев, Дрожжин, Изюмченко, Ольховик, Середа, Фарафонов, Егоров, Ганжа, Акулов, Чага, Шевчук, Буров, Гончаренко, Захаров, Тригубов, Волков, Кошевой; из сидящих теперь по тюрьмам мне известны: Иконников, Куртыш, Варнавский, Орлов, Мокрый, Молосай, Кудрин, Панчиков, Сиксне, Дерябин, Калачев, Баннов, Маркин.

Знаю про таких же людей в Австрии, Венгрии, Сербии, Болгарии. В Болгарии их особенно много. Мало этого: отказы эти в последнее время стали происходить, и на тех же основаниях, и в магометанском мире: в Персии среди бабидов, в России в секте божьего полка, основанной в самое последнее время в Казани Ваисовым.

Основа этих отказов одна и та же, самая естественная, необходимая, неоспоримая. Основа эта в признании и необходимости следования религиозному закону преимущественно перед законом государственным, когда они противоположны. Закон же государственный со своим требованием военной службы, то есть готовности к убийству по воле других людей, не может не быть противоположен всякому религиозно-нравственному закону, всегда основанному на любви к ближнему, как все религиозные учения, не только христианское, но и магометанское, и буддийское, и брамин-ское, и конфуцианское.

То самое точное определение закона любви, не допускающее никакого исключения, которое высказано было Христом 1900 лет тому назад, в наше время уже не вследствие следования Христу, а непосредственно сознается уже наиболее нравственно чуткими людьми всех вер.

Да, средство спасения только в этом. Сначала кажется, что отказы от военной службы случаи, касающиеся только военной службы, но ведь это кажется. Отказы эти ведь не суть случайные поступки полные известными обстоятельствами, отказы эти - последствии истинного и искреннего исповедания религиозного учения. А так ведание естественно разрушает все то устройство жизни, которое основано на несогласных, противоположных ему началах. Раз оно существующее устройство потому, что если люди, понимая, что участие в насилии несовместимо с христианством, не будут идти в солдаты, в сборщики податей, в судьи, в присяжные, в полицейские, во всякого рода начальники, то ясно, что не будет и тех насилий, от которых теперь страдают люди.

XII

Когда ты можешь сказать по правде и от всего сердца: господи, боже мои! веди меня туда, куда ты хочешь, - тогда только ты избавишься от рабства и сделаешься истинно свободным.

Свободный человек распоряжается только тем, чем можно распоряжаться беспрепятственно. А распоряжаться вполне беспрепятственно можно только самим собою. И потому, если ты увидишь; что человек хочет распоряжаться не самим собою, а другими, то знай, что он не свободен: он сделался рабом своего желания властвовать над людьми.

Эпиктет.

Но что же могут сделать эти сотни, тысячи, допустим сотни тысяч ничтожных, бессильных, разрозненных людей против всего огромного количества людей, связанных правительствами и вооруженных всеми могущественными орудиями насилия? Борьба кажется не только не равной, но невозможной, а между тем исход борьбы так же мало может быть сомнительным, как исход борьбы ночного мрака и утренней зари.

Вот что пишет один из тех юношей, которые сидят по тюрьмам за отказ от военной службы:

"Иногда мне приходится говорить с солдатами из караула, и всякий раз искренно улыбаешься, когда говорят мне: "Эх, землячок, плохо, что молодость вся ваша пройдет в заключении".- А не все ли равно, скажешь им, конец-то ведь всем один.

- Так-то оно так, да вам бо и в роте плохо не было, если бы служили.Да ведь мне здесь покойнее,- говоришь им, чем вам в роте.- Уж что говорить,насмешливо, иронически говорят они.- Хорошего мало. Четвертый год сидите. А кабы служили, домой давно бы уехали, а то когда вас теперь освободят.- Да коли мне и здесь хорошо,- скажешь им. Покачают головой и задумаются.- Чудно.

Подобного рода разговоры происходят у меня и с товарищами моими по камере - солдатами. Один еврей солдат говорит мне: - Удивительно. Сколько вы страдаете и всегда почти веселый и бодрый.- А прочие товарищи мои по камере, когда кто из них заскучает, загрустит, говорят: "Эх ты! не успел сесть, а уж и затосковал! Ты вон смотри на отца (так они прозвали меня за мою небольшую бородку), он вон уж сколько сидит, а веселый". И так слово за слово завязывается у нас разговор. Бывает, что и попусту болтаем, а бывает, что и дельную балачку заведем: о боге, о жизни и обо всем, что заинтересует. А то кто-нибудь из них рассказывает из своей жизни в деревне, и как хорошо себя чувствуешь, слушая это.Итак, в общем, живется мне ничего".

Вот что пишет другой:

"Внутренняя жизнь моя не скажу, что бывает всегда одинакова, бывают и минуты изнеможения и минуты радости.