Закон обратного волшебства

— Веревки вместо цепей, наверно. Цепи нынче не достать. Разве что в собачьем магазине.

— А ты ему сказала, что это не привидение? Что призраков не бывает и так далее? Про племянников спросила?

Бабушка махнула рукой:

— Спросила! Владимир Геннадьевич в плановом отделе какого-то КБ подвизается, а Геннадий Геннадьевич врач-гинеколог. Весьма почтенные люди, хорошие специалисты. Так сказал их дядюшка. Ни в какую их причастность он не верит, конечно. Говорит, что дом в любом случае завещан им, но стоит он дешево, потому что старый, и участок небольшой. Много за него не выручить.

— Смотря для кого, — задумчиво пробормотала Анфиса, — смотря для кого.

— Мотив неясен, — заключила бабушка, — решительно. Племянники давно при квартирах, под мостом не живут. Впрочем, конечно, можно предположить, что у нашего Петра Мартыновича бабушка когда-то эмигрировала в Швейцарию и оставила ему там пару миллионов, но что-то не верится мне.

— И мне не верится, — поддержала ее Анфиса. — И ты у него там…

— Что?

— Ничего… ничего не проверила? Не посмотрела?

Бабушка качнула ногой.

— Совсем-совсем ничего?

— Да как она могла в чужом доме шарить? — Клавдия даже перестала посуду со стола убирать. — Разве это кому позволено?

— Посмотрела, конечно. Только так. По верхам.

— И что?

— Ничего. Никаких следов. Но нужно на участке тоже смотреть, потому что в последний раз мать ему за яблоней померещилась. Может, он со страху придумал, а может… кто его знает.

Анфиса подумала про залитый лунным светом сад, в котором явно кто-то был, глядел в ее окно, покуда она мыла руки.

Кто-то был?

— Ну и что ты решила?..

— А решила я, что завтра отнесу ему Клавиных пирогов для поправки здоровья.

— Как?! — вскрикнула пораженная Клавдия. — Соседу?!

— Потолкую с ним про племянников, про дом, про мать. Может, что-то и узнается!

Анфиса подумала секунду.

— Только ты одна не ходи, — сказала она. — Ты с Юрой иди. Пусть Юра у него лопату попросит. Или грабли, что ли? Заодно в сарае посмотрит. У соседа один сарай или нет, ты не видела?

— У него сарай и погреб, — заявила бабушка. Погреб еще наш. То есть когда-то наш был. А когда усадьбу поделили, тот так и остался отрезанным стоять. А потом участки продавали, и соседу с погребом продали. Твой отец всегда мечтал тот участок тоже купить. И не успел.

Они помолчали.

Смерть Анфисиных родителей по-прежнему оставалась табу для домашних разговоров.

Все пережито и пройдено, и никогда и ничего не начать сначала, но горечь словно вдруг капала откуда-то. Капала по капле, никогда не прорываясь до конца. Все трое слишком щадили и любили друг друга, чтобы позволить себе убиваться.

Да. Жалко. Все до сих пор могли бы быть вместе.

И когда звонит телефон, Анфисе до сих пор кажется, что это звонит кто-то из них — с работы, сказать, что задержится. И она радостно бежит, вприпрыжку, легкомысленно и точно уверенная, что так будет всегда — они позвонят и приедут позже, просто позже, и ей даже в голову не приходит, что больше они не приедут никогда. На полдороге к телефону она останавливается, потому что в самое сердце откуда-то сверху ей капает эта капля.

Капает и разбивается, и горечь брызгает на все, что внутри.

Нет. Они не могут ей позвонить, что задержались на работе. Они задержались где-то еще — и навсегда.

Какое глупое, безысходное, необратимое слово — навсегда. И кто только его придумал?..

Невозможно, невозможно говорить себе — «а помнишь?», и ей даже удается не говорить, но она помнит. Помнит, черт побери!.. Хотя лучше бы забыть. Где там это слово?

Ну да. Навсегда.

С тех пор навсегда изменялась жизнь. Анфиса пошла работать в аптеку-мать всю жизнь проработала в аптеке, и Анфиса была готова работать там за один запах лекарств, крахмального халата, дезинфицирующего раствора, такой родной и привычный.

Отец мечтал купить соседский участок — и не купил, не успел. Он несколько успел купить, а соседский — нет. Как только у него появились деньги, он первым дедом восстановил «родовое гнездо», хотя тогда это еще было немодно, всех как магнитом тянуло на Рублевку и на Молодогвардейскую, в министерские и цековские квартиры. Про элитное жилье тогда еще никто ничего не слыхал, зато с иссушающей злобой все обсуждали «привилегии» — сотая секция ГУМа и госдачи.

Дачи отобрали было, правда, потом одумались и вернули. Жилья понастроили, башен до небес, и все шатрами, шатрами, и все на юрту похожи, мечта любого уважающего себя татаро-монгола. А бабушкина усадебка осталась такой, какой построил ее прапрадед в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году!

Спать все разошлись задумчивые.

Бабушка думала про соседских племянников и предполагаемое наследство из Швейцарии.

Анфиса про давешнего чемпиона по борьбе, который уверял ее, что «просто упал», и еще про стекло, которое оказалось чисто вымытым, хотя окна в доме напротив никто и никогда не мыл.

А Клавдия думала, что ей жалко пирогов, которые намеревалась отнести соседу-"никчемушнику" строптивая Марфа Васильевна.

Человек в саду, выждавший, когда все наконец угомонятся, думал о том, что непременно должен довести дело до конца.

Оно того стоит.

* * *