Закон Паскаля

В передней аккуратно снял галоши и только потом бережно передал банку с грибами жене — подарок из запасов Дома, богатых только нехитрым этим продуктом, добытым летом персоналом и теми обитателями, что покрепче. Жена обрадовалась Никите сильно. Она любила его, и к тому же ее тревожило непонятное: уже второй выходной Паскаль, изменив давнему и нерушимому правилу, не ездит в Дом. Тревожили его мрачность, тяжелое молчание.

— Телевизор выключить или смотреть хотите? — спросил Паскаль и потянулся к выключателю.

— Оставь, — попросил Никита Семенович, — я люблю. В «Мире животных».

Смотрели долго, молча, как живут пингвины, как воспитывают птенцов. Потом, не отрываясь от экрана, Никита Семенович спросил:

— Бак для кухни сделал, что обещал?

— Сделал.

— Когда привезешь?

— Еще с территории вынести надо.

— Никелированный?

— Да.

— На этой неделе привезешь?

— Не знаю.

— Старый опять течет, паять уже негде.

— Во вторник подходящий парень дежурит, присылайте вечером машину.

— В субботу Гаврилюка на мотоцикле пришлю. Приедешь с ним?

— Не знаю.

— Когда знать будешь?

— Трудно сказать.

— Слушай, Стасик, — Никита Семенович встал, закрыл дверь, только сейчас в непривычной ему обстановке, среди вышитых подушек, хрустальных вазочек, полированной мебели, стало заметно, как плохо и дешево одет и как постарел.

В Доме, в аскетическом его быте, в окружении немощных, седых, в одинаковой серой байковой одежде, не так бросалось в глаза. А сейчас стоит у двери сухой, с впалыми щеками, ковбойка блеклая, застиранная, костюмчик потертый, а ведь самый лучший — выходной; ни дать, ни взять — сам кандидат в богоугодное заведение.

«Он и есть кандидат. Один как перст. Всю жизнь для Дома под откос. Один как перст. А ты на что?»

— Слушай, Стасик, если виноват перед тобой — прости. Но хотел, чтоб решилось, наконец. Дальше уж нельзя было, не годилось. Я не говорю «хотел, чтобы кончилось», но чтоб решилось. Понимаешь? Даже если катастрофой для меня обернется.

— Чем, чем? — Паскалю показалось, что ослышался, мешал телевизор, убрал звук, переспросил: — Чем? Я не понял.

— Катастрофой. Ты понимаешь, я уже старик. Я врач, и я чувствую, вижу симптомы. На кого оставить Дом? Василий, сам знаешь, в опоре нуждается. Что будет с людьми? Что будет с моей библиотекой? Я надеялся на тебя. — И вдруг неожиданное: — Ты виделся с ней?

— Нет.

— Почему?

— Есть ситуации, когда решение должен принять другой.

— Нет таких ситуаций. Каждый из нас сад, а садовник в нем — воля. Расти ли в нас крапиве, салату, иссопу, тмину, чему-нибудь одному или многому, заглохнуть ли без ухода, или пышно разрастись — всему этому мы сами господа, — он цитировал кого-то и, как всегда в таких случаях, наслаждался цитатой, любовался ею, — …твоя любовь — один из садовых видов, который хочешь — можно возделывать…

«У тебя будет полная счастливая жизнь» — вдруг вспомнил его слова, и как провожал в ремесленное и дал с собой два куска мыла — величайшую драгоценность тех голодных, вшивых и нищих годов.

Вспомнил, как учил читать и сердился и огорчался непонятливости, как может сердиться и огорчаться только отец, не верящий, что его ребенок может быть тупицей. Знал теперь по себе.

Вспомнил, как ездили покупать новогодние подарки и не хватило казенных денег, и он вынул потрепанное портмоне, перетянутое резинкой, как возился долго, извлекая деньги, и потом разглаживал бумажки на столе, оттягивая потерю. Паскаль тогда стыдился его, думал, жадный. А потом выяснилось: берег на старинный травник и в книжном магазине гладил тома, не мог оторваться, а букинист косился незаметно, боялся, — украдут эти двое, одетые в казенное.

Вспомнил, как боялся приезда начальства, боялся, что снимут. Не за себя боялся, за Дом. Паскалю хотелось сказать: «Поискать надо дурака на эту должность, а вы — снимут», но говорил: «Поискать надо человека».

Вспомнил Бахмач сорок шестого. Возвращались из эвакуации, из благословенной Ферганы, где впервые досыта наелся совсем недавно, на свадьбе старшего брата Сабира — лучшего дружка и открывателя стыдных тайн жизни. Брат Сабира вернулся в сорок пятом один из восемнадцати, ушедших из кишлака на фронт. На свадьбу позвали всех. Позвали и эвакуированных. Сварили лошадь и из большого котла черпаком разливали в подставленные нетерпеливо котелки, пиалушки, кастрюльки. Сабир рассказывал потом, что даже шкура исчезла, то ли съели, то ли забрал кто-то.