Закон Паскаля

«Если про мужиков начнут говорить, про любовь, — постучу в стенку, — решил Сергей, — больно нужно муру всякую слушать».

Но невидимая соседка спросила шепеляво, — сахар уже, наверное, откусила, чмокала смачно, перекатывая во рту:

— Какое стихотворение?

Когда для смертного умолкнет шумный день,И на немые стогны градаПолупрозрачная наляжет ночи тень…

Читала хорошо. Деревянным голосом, глухо, без выражения, без той окрашенности своим, почти всегда неверным чувством, что бывает у плохих декламаторов и искажает смысл и ритм строк. Читала, как произносят поэты, родное или любимое, четко выговаривая слова, отделяя их, превращая каждое в ценность.

И, с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,И горько жалуюсь, и горько слезы лью,Но строк печальных не смываю.

Выдержав уважительную, подобающую горькому признанию паузу, та, привалившаяся спиной к стене — «если бы был врач, мог бы легкие выслушать» — подумалось неуместное, — спросила тихо:

— Чем же оно тебя мучает? Наверное, многие так бы сказали о своем прошлом, если б умели.

— Я не о многих. Я о нем. Почему он так сказал? Это не случайно. Дай ложку.

— А ты вприкуску. Как я, а то я угрелась.

Шаги. Звяканье ложечки в стакане.

— Неужели тебе не холодно?

— Нет.

— Вот странная вещь со мной. Я ведь тоже не должна мерзнуть. Дома ведь при такой температуре в кофточке одной на работу иду. Слушай, Ада, помнишь, как мы радовались, когда в новое здание переехали? Что туалет там теплый, помнишь? А как постирушку в нем затеяли? Сначала все тайком стирали, в хлорвиниловые пакеты складывали, а потом уже все вместе. Докучаева тогда «Дарью» принесла на всех или «Тайд». Помнишь?

«Да. Это она — Адель. Играй, Адель, не знай печали».

* * *

Когда шли через весь поселок куда-то на окраину его, говорила не останавливаясь. Поняв ее состояние, Сергей испытал жалость, заботливо взял под руку. Как все влюбленные, он теперь остро ощущал настроение других людей, будто слезла с него кожа и под ней обнаружилась новая, тонкая, чувствительная к самому слабому прикосновению чужой души. И судорожная говорливость незнакомой женщины не раздражала. Знал, отчего она: от благодарности, что пошел провожать, от боязни, что соскучится случайный попутчик, от одиночества, от комплекса жительницы провинции, желающей показать приезжему из столицы, что не забурели здесь, не отстали от кипящей где-то далеко интеллектуальной жизни.

Подошли к двухэтажному деревянному дому барачного вида. Обычному дому, каким был застроен почти весь поселок. Спутница замолкла тотчас, будто сработало какое-то реле, высвободила свою руку.

Только сейчас, стоя напротив в зловеще зеленоватом свете ртутного фонаря, Сергей мог разглядеть девушку как следует. Бедой ее внешности была чрезмерность. Слишком черные и слишком блестящие волосы, слишком широкие и слишком густые, сросшиеся брови и странно асимметричные глаза с длинными, по-коровьи прямыми ресницами. Фигура зрелой матроны, полная нежная шея. Вспомнились приторно сладкие, обвалянные в чем-то белом вязкие кубики рахат-лукума.

«Восточный тип. Рано состарится», — мысленно заключил Сергей.

— Ну и как? — спокойно спросила девушка.

— Что как? — оторопел Сергей.

— Каковы результаты столь внимательного осмотра?

Неожиданная, пугающая прямота вопроса застала врасплох. Он не знал, что ответить. Прямота эта обещала два совершенно противоположных поворота событий. В одном из них участвовала женщина без предрассудков, в другом — умница, трезво глядящая на мир, на себя в нем и трезвостью этой защищенная от обиды и ненужных посягательств.

Боясь ошибиться и уже испытывая к ней любопытство, Сергей решил отделаться немудреной остротой:

— Не знаю, что скажет доктор, но, на мой взгляд, все в порядке.

Она высоко подняла лоснящиеся брови.

— Есть такой глупый анекдот, — торопливо пояснил Сергей, — женщина приходит в кабинет врача, а там какой-то…

— Вспомнила, — перебила спокойно. Протянула пухлую руку с одиноким тоненьким перстеньком, — до свиданья.

Сергей взглянул на часы:

— Только одиннадцать. Пригласите таежного скитальца чаю попить в домашней обстановке.

— Это… — она подбирала, видно, необидные слова.

— Я через час уйду, — торопливо сказал Сергей, — ничего страшного, — и взял ее под руку, потянул несильно, но твердо к подъезду.

На лестнице пахло помоями, желтая луна торчала в высоком окошке, точно вписавшись в квадрат рамы. Ада открыла обитую драным войлоком дверь. Торопливо завозилась с замком, но не успела. В тупике маленькой прихожей осветился прямоугольник, в нем возникла дородная женщина, сказала нараспев, с любопытством вглядываясь в Сергея:

— Адочка, к тебе приходил Евгений, он в восемь прилетел, рейс задержали.

— Правда? — обрадовалась Ада. — Как жаль, что не было меня.

— Он мне гранатов привез, как обещал, такой милый.