Закон Паскаля

Кто-то, видно, рассчитывал убить сразу двух зайцев: вызвать незамысловатым насилием нужные эмоции и с их помощью заставить проглотить каждого пришедшего сюда гомеопатический шарик полезной информации.

«А где же «Здравствуй, племя…»? — насмешливо подумала Светлана. — Давно уж пора! И три сосны. Надо бы поискать. Да ладно, пора домой. Что-то племя неважнецки себя чувствует, а ему еще идти и идти».

Припомнилось давнее, школьное: «племя, темя, вымя, стремя, знамя»… и что-то еще, что же?

Шагая по шоссе, перебирала слова: «племя, темя, стремя… пламя», да, верно, пламя.

Из пламя и света рожденное слово.

И вдруг за спиной вспыхнул ослепительный свет; притормозил, поравнявшись, «Икарус».

— В Пушгоры или на турбазу? — осведомился водитель, когда, не без усилий, взобралась на высокое кресло рядом с ним.

— В гостиницу.

«Из пламя и света рожденное слово», — безграмотно. Прекрасная безграмотность. Они так и не увиделись. А через четыре года в мире ином друг друга они не узнали. Странное место, мне бы о другом думать, о себе, а я бог знает о чем. Странное».

Ехали молча. Водитель вглядывался в дорогу внимательно, притормозив, пропускал между колес выбоины, а если не удавалось, преодолевал осторожно. Он работал, и, может, поэтому рубль взял спокойно, буркнул только:

— Многовато вроде.

В вестибюле пахло подгоревшими сырниками. Светлана заглянула в ресторан, но перспектива одинокого ужина в унылом пустом зале, за столом с пластмассовым стаканчиком, украшенным венчиком из треугольников экономно разрезанных бумажных салфеток, не вдохновляла. Да и есть не хотелось: кружилась голова, а когда поднималась по лестнице, вдруг вспыхнули перед глазами белые запятые, будто снизошел дар видеть невооруженным оком мельчайшие бактерии.

«Может, это действительно волшебное место, и я теперь буду вроде той девочки, что пальцами видела картины. Новый феномен», — подумала насмешливо.

В номере на неприбранной кровати валялись вперемешку кримпленовые брюки, заношенный лифчик с темными подмышками, окрашенными линяющим, махровый халат, черные трусики и почему-то огромная пляжная шляпа, явно не по сезону.

«Соседка придет поздно и разбудит, — сделала нехитрое заключение, — ей грим полчаса снимать».

Вся тумбочка у разворошенной постели была уставлена бутылками с лосьонами, завалена пластмассовыми цилиндриками помады и теней для глаз.

Решила померить шляпу, такого сооружения из проволочного каркаса, обтянутого цветастым маркизетом, ей еще не приходилось видеть. Но остановили темные полукружья на лифчике, несвежая мятость ночной рубашки, лежащей рядом со шляпой.

После душа старательно натерлась белым косметическим молочком, приторно пахнущим розовым маслом: за лето от купанья и солнца кожа сильно пересохла, выступила на ногах беловатая паутинка-налет. Намазала густо лицо кремом «Голубая маска», достижением широко известной фирмы «Поллена».

«Только коленая женщина может быть частливой» — гласила реклама фирмы. Сергей повторял эту фразу каждое утро, с трудом отыскивая на полочке в ванной среди многочисленных тюбиков с кремами зубную пасту.

«Только коленая женщина может быть частливой» — из зеркала смотрела мертвенно-голубая неподвижная маска с темным жестким ртом, с недобрыми глазами в коричневых впадинах. Не торопясь круговыми движениями Светлана комочком ваты смыла маску, внимательно наблюдая, как проступает новое, гладкое, живое лицо. Пожалела, что оставила в машине недочитанный роман и маникюрные принадлежности. Она оттягивала тот час, когда неизбежно придут воспоминания о происшедшем недавно. О том неожиданном, непоправимом и плохом, что случилось с нею.

* * *

На пляже было ветрено, и впервые за все лето море, когда поднялись на гребень последней дюны, предстало иным. Вместо плоского, серого, неподвижного, неживого, за чертой апельсинового пляжа торжественно и косо неслись в безмолвии синие волны. Они скользили вдоль темной влажной прибрежной кромки песка и не разбивались, а, прикоснувшись к земле, словно поворачивали назад, пускаясь в новое дальнее странствие, и остро вспыхивали на солнце ребра синих лемехов, и тягостно-притягательное очарование сновидения было в безмолвном однообразии движения.

Далекий мыс, всегда лишь угадывающийся смутным очертанием, теперь виднелся слева отчетливо, с водонапорной башней, белыми домами, но, казалось, парил, отделенный от моря узкой прозрачной полосой воздуха.

— На берегу холодно, — сказал Сомов, — надо вернуться в дюны.

Долго бродили среди странных, как раскопки древнего города, дюн. Ивовые плетни образовывали квадратные загончики. Кое-где темное плетение поднималось над песком, четко выделяясь на нем, в иных местах почти утопало и лишь угадывалось еле заметной линией. Светлана, никогда не бывавшая здесь доселе, спросила Сомова, для чего эти загончики, и он объяснил, что так укрепляют дюны. Они обменивались лишь малозначащими замечаниями и вопросами, помня, что главный их разговор впереди и сейчас лишь нужно отыскать для него место.