Закон Паскаля

«Оно ничего не означает, и оно означает все», — вспомнила слова Сомова; стояла перед раскрытым шкафом, бессмысленно уставившись на платья, — какое благородство, прощальный подарок, щедрый подарок, загранкомандировка мужу. «Езжайте, милые, обарахляйтесь». — Сообразила, что платье надо выбрать.

Сняла с перекладины самое нарядное, бросила на постель.

Стояла перед зеркалом в одной комбинации, — совсем еще ничего, но ему не нужно. Решительный мужчина, днем «люблю», вечером «езжайте, милые».

«Нет, Сомов, никуда я не поеду. Я останусь с тобой».

Показалось, что стучат, накинула торопливо халат.

«Если зовут помогать, не пойду. Пускай благодетель, а я не пойду. Гадость получается, двусмысленность. И вообще не пойду, пускай Сергей соврет что-нибудь».

Снова стук, робкий.

— Вы с ума сошли, Сомов, — сказала строго, когда вошел в комнату.

— Ничего, у нас есть время, — брякнул сварливо, но сел неловко, напротив, на угол постели. Очень невыгодно сел. Свет торшера лез в глаза, резко обнажил красное потное лицо со вздувшейся на лбу веной. Он уже порядочно выпил, потому что улыбался странной извиняющейся улыбкой и все проводил ладонью по широкой челке-начесу, приглаживая влажные пряди. Безвкусно дорогой, плохо сшитый костюм морщил на рукавах, дыбился горбом на спине.

— Я не пойду на ваши проводы, — она ждала огорчения, уговоров, но услышала другое.

— Да, да. Так оно лучше будет, — встал, прошелся по комнате неловко; край рукавов в провинциальной какой-то стеснительности прихватил в зажатой горсти, оттягивая книзу. Светлана заметила, что цепко исподтишка приглядывается ревниво к разбросанным вещам и предметам, будто надеясь за беспорядком их угадать тайное, сокровенное жизни обитателей. Остановился перед ней, сообщил, как дурную новость:

— Плохо мне без вас. Уже плохо. Скучаю. Вот ведь напасть какая, — улыбнулся жалко, погладил по голове и тотчас испуганно отдернул руку, — я, собственно говоря, вот зачем. Я письма вам писать буду, до востребования. Скажите только куда. Это очень важно, письма. И еще… эти больные… ну, там, на пляже… их в другое место возить будут, так что не бойтесь, ходите туда. Что же еще?..

— Сомов, вы обещали моему мужу командировку?

— Ну да… Он попросил… Я сделаю… а что? — глядел затравленно. — Не надо было?

— Надо.

— Вот и я так думаю, — вздохнул с облегчением, — так проще будет, верно? — и снова встревожился. — Или вы с ним? Экзотика, денежки, а? Ерунда это все, — заторопился горячо и сел рядом, примяв подушку. Обнял за плечи. — Ерунда. Больше двух недель невозможно. Тоска заедает. Но, если хочешь, поедем. Не сразу, конечно. Мне здесь пока дел хватает, — дышал спиртным и копченой рыбой, — а потом… потом, куда хочешь поедем, ты не пожалеешь, клянусь… — а руки все увереннее, все смелее.

— Сомов! — Светлана встала. Он тотчас выпрямился, руки на колени положил, как послушный мальчик.

— Сомов! Не надо… Зачем вы все это говорите?

— А я не знаю, что говорить, — сказал растерянно, — я не верю… боюсь, передумаете… Я как Иван-дурак, поймавший жар-птицу… Я просто сдурел…

— Мы оба сдурели. Тебе надо идти.

— Нет, — мотнул упрямо головой, — сядь рядом, — и вдруг что-то несусветное, что и не поняла сразу, — он не скоро придет, машину… вещи мои грузит…

— Какие вещи? Что ты несешь?

— Да барахло всякое, набрал ерунды, палатку, лодку надувную, пепельница есть? — закуривал спокойненько, спичкой в воздухе помахал, но взгляда избегал.

— Он грузит твои вещи?

— Я не просил, — наконец глянул, нагло, с вызовом.

«Сволочь! — хотела крикнуть в эти водянистые наглые глаза, — зачем ты это сделал?!»

— Зачем ты это сделал? И зачем сказал мне? — поинтересовалась спокойно, протянула пепельницу, чтоб мог бросить скрюченную черную спичку. Бросил. Затянулся, глядя в потолок.

— Подумаешь, велика заслуга, я бы тоже ему помог.

— Но ты здесь, а он, как холуй, поехал за водкой, а потом чемоданы таскать, а ты здесь, сидишь на его подушке.

Выдернул подушку, отбросил брезгливо.

— Я бы тоже ему помог, — повторил упрямо.

— Ты — сколько угодно, а он не имел права.

— Он же не знает…

— Но ты ведь знаешь. Зачем ты это сделал? — Светлана села в кресло; хрустальная пепельница в руках. На прозрачном дне обгорелая спичка. Подумалось нелепое: «Вот все, что осталось, и как неожиданно, и как быстро».

— Прости меня, — глухо сказал Сомов, и вдруг странно, боком сполз с постели, обхватил ее колени, — прости. Я действительно сдурел, — бормотал, уткнувшись в подол. Снова увидела бледное темя, просвечивающее сквозь редкие пряди. — Прости, я все исправлю, скажи как, я исправлю.

— Не исправишь, потому что он холуй. Мой муж — холуй, — сказала громко, словно новостью с кем-то третьим поделилась.

— Это я виноват. Я исправлю, честное слово.

— Нет. Не исправишь. Что уж тут исправлять, дело сделано. Может, и к лучшему все это. Нельзя ведь жить с холуем? — ладонями подняла его голову.

— Ты думаешь, так лучше? — спросил жалобно.

— Как так?

— Ну так: перед побегом разорить дом и поджечь его.