Закон-тайга

— Эй, вы! — кричит Петр. — Мне наплевать на вас.

Двое впереди идут, не оборачиваясь. Набирая на перекатах силу, шумит ключ. Может, они из-за шума не слышали Петра? Но повторять ему уже не хочется. Стоят ли они того, чтобы знать даже о его ненависти…

Он — один. Он всем и всему чужой. Чужой Наташе, чужой Константину, чужой рябому, хрустящему лесу, чужой бубнящему ключу, чужой хвойному, очень прозрачному предморозному воздуху.

Чужой, лишний, неугодный. Он уже переживал такое чувство отторгнутости.

Было ему в то время чуть за четырнадцать. Возраст ломкий, в котором шалости теряют детскую невинность и становятся порой рискованными. Ребятишек уже не удовлетворяют деревянные сабли и пугачи, обиходными становятся самодельные пистолеты, в мальчишеских компаниях именуемые «поджигами». Для Петра общение с набиваемой порохом медной трубкой окончилось драматически — трубку разорвало, Петру опалило брови и ресницы. Вечером, после неудачного выстрела, в гостиной решалась Петина судьба.

Мать, уверившись, что непосредственная опасность сыну не грозит, подчеркнуто громко убеждала мужа, что «пока из этого разбойника не вырос отъявленный бандит, его надо немедленно отдать в приют». Отец возражал, что с приютом успеется, а вот насчет того, чтобы разъединить сына с улицей, надо подумать, ибо Петр не понимает человеческого отношения. Мать в конце концов согласилась — в приют, действительно, успеется. И Петя оказался в Потаповке, деревне, по понятиям матери, глухой и заброшенной — до шоссе от нее было пять километров, а до железной дороги целых восемь.

Ссылку свою Петя отбывал у сестры их домашней работницы. Для сорокалетней бездетной вдовы он был обузой не слишком обременительной и к тому же хорошо оплачиваемой. Вначале смена обстановки обрадовала. Деревня в его воображении существовала как нечто самой природой созданное для игр в казаки-разбойники, лапту, футбол и многое другое, требующее простора и желания. С простором он не ошибся — в Потаповке его хватало. С желанием оказалось сложней.

Шел сенокос, и все Петины сверстники были на лугах. В случайные вечера их появления Петя пытался кое с кем сдружиться, но тщетно. Обремененные недетскими заботами, они значительно раньше городских ребятишек проводили детство, и Петя, с его восторженным отношением к забавам, был им чужд и непонятен. Многие из них в свои четырнадцать-пятнадцать лет для солидности вставляли в речь бранные слова, не таясь взрослых, свертывали тугие цигарки. Петины шаги к сближению они принимали равнодушно и, пренебрегая городским, басовито спорили о том, скосит Матвей завтра загонку от Рябинового лога до озера Кругленького или не скосит.

Отнесись они к нему по-иному, Петя скорее всего увлекся бы их рассуждениями, заботами и до осени перекочевал бы на луга, откуда приходили эти суровые, влажно пахнущие вялой, неслежавшейся травой подростки. Но они не стремились к дружбе, и он оставил попытки сблизиться с ними.

Задами Потаповка выходила в лес. Июльская безветренная жара обтекала сосны. Из деревьев выжималась медовая живица, сочилась по щербатой коре и, скопившись в трещинах, застывала мутными, мозолистыми бугорками. В бору, километрах в трех от деревни, на речке Балашихе до коллективизации стояла Березовская мельница. Сейчас от нее остались лишь обросшие тинными бородами сваи, прорванная в нескольких местах плотина и омут, который колхозники называли Линевым.

Петю соблазнило название омута, и он целый день просидел на берегу с удочками. Лини не брали. Не брала и никакая другая рыба. Сначала Петя следил только за поплавками. Но это занятие увлекательно лишь в том случае, если поплавки хотя бы иногда подают признаки жизни. Когда же они стоят не кивая, присяжный рыболов и тот потеряет терпение. Полтора часа мертвого бесклевья утомили Петю. Он переменил место — сел ближе к струе. Но бесклевье есть бесклевье. Сбоку струи стояли сваи. До белизны обожженные солнцем, они, едва коснувшись воды, становились зелеными, еще ниже — коричневыми и стлали по течению дрожащие слизистые патлы. Еще ниже была непроглядная чернота, и казалось, что столбы бесконечны. Бесклевье, кузничная текучая жара, тоскливая, беспредельная чернота подействовали на Петю угнетающе. Он смотал лески и, не заходя к хозяйке, ушел на станцию. Вечером мать, в душе радуясь, что сына миновали все дорожные беды, убито называла его лишенцем и грозила отцовскими карами.

Да, в четырнадцать лет легко принимать устраивающие тебя решения. Ведь самые страшные последствия — моральное, на худой конец, физическое родительское воздействие. А это, в конце концов, не смертельно.

Будь возможность, Петр и теперь бы ушел. Ушел, чтобы не испытывать чувства отрешенности, отточенного, почти физически ощутимого сознания своей неприкаянности. Если бы можно!.. К несчастью, все просто лишь во сне и в детстве. После того как человек достиг совершеннолетия, обрел, как принято выражаться, самостоятельность, только тогда он полностью и познает, что значит зависимость. Она — как темный лабиринт. Чуть ослабил внимание, и вот тебе — налетел на препону.