Законопослушный гражданин

Сзади пыхтел дядя Игнат.

– Мать моя! – по-простецки выдохнул студент.

   Из немецких окопов выскакивали фигуры в привычных шинелях и касках, но вместо лиц была темная маска со стеклами вместо глаз и хоботом.

– Вперед, Андрюха! – толкнул в спину дядя Игнат.

– Ты чего противогазов не видал? Это только нас офицерье на газы без защиты посылает.

   Противогазы! Андрей даже развеселился от такого простецкого объяснения. Оказалось, радоваться было рано. «Противогазы» не кричали, зато ловко стреляли из карабинов. Выстрелы перемежал лай немецких офицеров. Большая часть русских солдат обратилась в бегство. Немцы их не преследовали, фигуры в противогазах окружили агитатора – тот тоже не стрелял, видно, закончились патроны, Андрея, Игната и еще нескольких солдат. Ощетинившись штыками, русские образовали круг. Со всех сторон на них нацелились карабины. Андрею было очень жалко умирать, Игнат тоже понимал безвыходность положения – убью десять раз, пока штыком дотянешься.

– Слышь, агитатор, сдаваться надо – всех положат за зря. Мальчонке вон жить и жить. Давай командуй.

   Ильин воткнул штык в землю, остальные последовали примеру. Смерть на миру красна, да только цель еще не достигнута.

   Военнопленные выстроились. Подошел немецкий офицер – галифе, пенсне, тросточка. Китель отутюжен, сапоги блестят – сразу видно штабная крыса. Ткнул тростью в красный бант:

– Большевик?

– Большевик, большевик. – на чистом немецком ответил Ильин.

                                                                             ***

– Вихри враждебные реют над нами, в бой роковой…

В молодости Александр Федорович собирался стать оперным певцом, потом артистом, даже подумывал об арене цирка. Но Февральская революция уготовила ему  сцену, зрителями которой стали граждане всей Российской империи. Женщины его боготворили, мужчины копировали стиль одежды и телодвижения. Керенский провел ладонью по ежику серебристых волос, сунул два пальца в отворот френча, повернулся перед зеркалом.

   -До чего хорош, мерзавец!

   В этот знаменательный день нельзя ударить лицом в грязь. День прибытия пломбированного вагона. День позора большевиков – этих беспардонных хамов и наглецов!

– Пора, Александр Федорович! – в дверь сунул рожу адъютант. Сам министр на военной службе никогда не служил, но в столь тревожное время и во френч нарядиться можно и помощника адъютантом назвать. Хотя бы про себя.

– Иду-иду.

   На крыльце уже ждал черный лакированный «Рено», верх поднят – накрапывал весенний дождик. Керенский с адъютантом сели на задние сиденья. Сначала Александр Федорович думал самолично подрулить на перрон, но из гаража в последний момент прислали машину, на которой не было навыка вождения, а заглохнуть на глазах у толпы или, чего доброго, въехать в зрительный ряд – это моветон! Ничего, так даже солиднее!

– Михаил Львович, – Керенский повернулся к помощнику. – Вы оповестили всех журналистов о часе прибытия? Полицейских сил достаточно для задержания? Рабочие массы не смогут его отбить?

– Не извольте беспокоиться, Александр Федорович! Журналисты и фотографы в первых рядах, там же полицейские в штатском, вооруженные наряды заступят с обеих сторон вагона, нас также будет сопровождать охрана. Жандармы оцепили прилегающие улицы.

Ровно тарахтел двигатель, кузов плавно качался на рессорах, поездка обещала быть одним удовольствием. «Рено» с узнаваемым профилем на заднем сиденье медленно проехал через ликующую толпу, остановился на перроне в пятидесяти шагах от железнодорожного полотна. Водитель развернул автомобиль так, что Керенский вышел прямо под магниевые вспышки фотографов. Побросав зонты, к министру сунулись было газетчики, но широкоплечие молодцы профессионально оттеснили и мужчин и женщин перемежающихся профессий. Керенский встал в позу Наполеона, нахмурил брови, картинно разворачивался профилем к рядам зрителей.

   Умиротворенность серого утра разорвал гудок паровоза. Окутанное паром закопченное стальное чудовище вопило о своем приближении. Высекая искры, завизжали диски застопоренных колес. Провернувшись в обратную сторону, колеса накалили рельсы до красна, опломбированный вагон остановился точнехонько в центре перрона.

   Толпа затихла, тонкая артистическая душа Александра Федоровича уловила фантомы чего-то страшного, исходившего от проклятого вагона. Надо было нюхнуть кокаина, подумал министр.

   Тишина длилась минуту. Чья-то чудовищная сила сдвинула дверь вагона, лопнул стальной трос с пломбой, толпа в ужасе ахнула. Сфинктеры Керенского ослабли, штаны пришли в полную негодность.

   В открывшуюся дверь поочередно спиной вперед выпали два трупа. В центре проема, широко расставив ноги, стоял человек в германском обмундировании. Сапоги блестели из-под черного каучукового плаща, под каской блестели стекла противогаза. В правой руке воин держал длинную трубу, в левой – маузер.

   Из трубы вырвалась струя пламени, журналисты и агенты в штатском отпрянули. Толпа ухнула назад, женский визг, обмороки, мокрые штаны – интеллигентная публика превращалось в стадо испуганных бабуинов.