Законы прикладной эвтаназии

Сергей Сергеевич Бергер старше Варшавского лет на тридцать. Сын Сергея Сергеевича умер от вринкла. И дочь Сергея Сергеевича умерла от вринкла. И Сергей Сергеевич готов на всё, чтобы отомстить болезни за свою семью. Поэтому он – идеальный начальник лаборатории.

Собственно, весь состав лаборатории – это люди, которые так или иначе пострадали от чумы двадцать седьмого века. Ненависть к врагу в данной ситуации может заглушить любые другие чувства. Сострадание, например. И моральные качества.

Анатолий Филиппович очень хочет расслабиться. Никакие тайские массажистки не могут спасти его от постоянного напряжения. Он понимает, что легко не будет никогда. Ни после заседания Совета Европы, ни через год, ни через десять лет. Он сам избрал такую дорогу, и она терниста. Врагов и соперников на этой дороге будет гораздо больше, чем друзей и соратников.

Он подходит к шкафу с дверцами из резного дерева. Шкаф по команде открывается. Варшавский некоторое время рассеянно смотрит на ячейки, а затем выдвигает одну из них. Там лежит деревянная резная коробка. Он открывает коробку.

Smith Wesson Model 686P. Семизарядный револьвер калибра.357 «Магнум», экземпляр 1984 года. Варшавский достаёт револьвер из кофра, взвешивает в руке. Из специальной ячейки извлекает speedloader с патронами, отщёлкивает барабан, заряжает оружие. Подходит к столу, садится в кресло.

Щелчок пальцев – и на столе появляется стакан с виски. Отпивает глоток.

Прокручивает барабан. Снова отщёлкивает его. По одному извлекает шесть патронов из семи. Защёлкивает барабан. Прокручивает его ещё раз. Приставляет к голове.

Опускает. Подходит к зеркалу. Снова приставляет дуло к голове. Смотрит на своё отражение.

Нажимает на курок. Раздаётся щелчок. Варшавский смеётся, потом открывает барабан – там нет ни одного патрона. Движением умелого фокусника извлекает последний патрон из кармана.

Анатолий Филиппович Варшавский играет только наверняка.

6

Из прострации Гречкина выводит громкий оклик Певзнера.

– Гречкин! Ты слышишь, что я говорю?

– Не-а, – улыбается Гречкин, отрываясь от трёхмерного чертежа.

– Я, конечно, понимаю твою безумную занятость и бурлящий энтузиазм, но, может, ты всё-таки отвлечёшься на пять минут и приведёшь в порядок хотя бы своё рабочее место? Веди себя с Варшавским, – тут Певзнер понижает голос, – как сотрудник лаборатории, а не как…

Всё понятно. Не как парень дочери министра. И не как сумасшедший учёный.

– Ну, ты понял. Тебя будем хвалить. Варшавскому показывать всё, от него секретов нет.

– О’кей. Джонни доедет?

– Нет, я его попросил остаться в анабиознике. У нас и без него проблем хватает.

Гречкин осматривает своё рабочее место. Горы безделушек, крошки, мелкий мусор, бутылки с недопитыми напитками.

– А всё потому, – констатирует Марк, – что ты отказываешься включить автоуборку.

– Она сожрёт что-нибудь нужное.

– У меня не сжирает. Быстрее бы отучился нужное где попало оставлять.

Гречкин смотрит на Певзнера укоризненно.

– У тебя десять минут, – подытоживает Марк и уходит.

На самом деле лаборатория чиста и аккуратна. Никакой особенной суеты перед визитом Варшавского не наблюдается. Гречкин – единственный, кого приходится воспитывать. С одной стороны, Майю это веселит, с другой – раздражает. Всё-таки каждый должен знать границу между взрослым и ребёнком. И уметь в зависимости от обстоятельств находиться или с одной её стороны, или с другой.

Гречкин возится с хламом на своём столе. Майя подходит к нему, кладёт подбородок на плечо.

Он улыбается.

– Прости, что я такой разгильдяй, – вздыхает он.

– Ты гениальный разгильдяй, тебе можно.

– Мур, – говорит он.

– Мур.

Майя никогда не любила эти телячьи нежности – «мур», «мяу», «няф», «хрю» и так далее. Гречкин как-то незаметно приучил её к ним. Теперь она и сама может поприветствовать его чем-то подобным. Скажи ей такое год назад – не поверила бы.

– Ладно, – подытоживает она. – Отец будет вовремя. Он всегда вовремя. У тебя десять минут, ага-ага.

– Есть, миледи!

Певзнер сидит на диване, Карл и Ник – на стульях.

Пустое ожидание, десять минут до важной встречи.

– Ты как-нибудь его подготовила? – спрашивает Ник.

– Не-а. Он не звонил, а я тем более.

– Отцы и дети! – смеётся Ник.

– Да, дженерэйшн гэп, – поддакивает Карл.

– А ну молчать оба! – командует Майя.

Так проходят эти минуты, одна за другой. По Певзнеру видно, как он волнуется. Глаза бегают, пальцы сжимаются и разжимаются.

– Не волнуйся, Марк, – успокаивает его Майя. – Всё будет о’кей, ты же сам понимаешь.

Марк кивает.

В это время раздаётся сигнал: кто-то вошёл в лабораторию. Экран над дверью сообщает: это Варшавский. С ним – крепкий молодой человек.

– Это Лёша, новый секретарь, – говорит Майя.

– Какой здоровый!

– Раньше был в охране, но как-то вот удачно подвернулся под руку, когда предыдущего убили.

Варшавский минует все посты электронной охраны: у него – полный допуск.

– Надеюсь, у нас есть кофе, – констатирует Майя.

Дверь открывается, Варшавский входит. И сразу улыбается.

– Вы меня встречаете, как дети – деда Мороза.