Законы прикладной эвтаназии

Это странная сцена. Нерешительный мальчик, который и сам не знает, зачем ночью пришёл к девушке без рода и племени. Девушка, которая завтра собирается рисковать жизнью для того, чтобы вернуться. Куда вернуться, Майя не знает. В будущее? Кто-то построит для неё анабиозис и она проведёт семь веков во сне? А может, просто в СССР? В Москву? Репрессии, вспоминает она. До смерти Сталина ещё восемь лет.

Гу сидит, опустив голову.

«Война закончится, правда, – говорит Майя. – Через два месяца Япония капитулирует, и всё. Придут советские войска и освободят вас».

Он поднимает взгляд.

«Советский – лучше?»

Вот на этот вопрос она ответить не может. Курс истории Японии не даёт такой информации.

«Зачем ты пришёл? – спрашивает она. – Тебе не я нужна, правда?»

«Сестра».

«Что сестра?»

«Город. Ты помогать мне. Сестра найти».

«Почему я, Гу? Я чужая здесь, я никого не знаю, я ничего не могу сделать для твоей сестры…»

Он накрывает её руку своей.

«Ты… ты… да, – Он не может найти верного слова. – Ты… я видеть ты уметь…»

«Да. Могу. Ты могу».

Шестое чувство, так это называется. Гу видит в Майе что-то столь же удивительное, противоестественное, сколь и японская оккупация. Он думает, что Майя пришла, чтобы спасти их. Суеверия, мальчик, это просто суеверия.

И неожиданно Майя понимает, что вера Гу передаётся ей. Она не уверена, что может что-то сделать для сестры Гу. Но она может спасти себя. Она будет драться за то, чтобы вернуться в своё время.

«Я могу, – твёрдо произносит она. – Иди спать, Гу. Завтра мы едем в город».

Он кивает и поднимается. И выходит – не обернувшись, не сказав больше ни слова. Это ощущение выполненной миссии, чёткое осознание цели. Сделал то, что хотел, хотя не знал, что хотел именно этого. Боже, ну и формулировка.

Майя откидывается на подушку. Город ждёт её, но чем он её встретит?

4

Харбин прекрасен. Харбин прекрасен так, как только может быть прекрасен город. Майя смотрит по сторонам и понимает, что эта жизнь – гораздо более настоящая, чем её прежняя жизнь среди светящихся реклам и орбитальных лифтов. Майе нравится всё. Она в восхищении от проносящихся мимо рикш, от бумажных фонарей, от людей в офицерской форме – русской, японской, китайской. Рикши и в самом деле едут очень быстро: откуда такая прыть у худосочных мальчишек с тяжеленными повозками, Майя не понимает. Бумажные фонари не горят, но Майя представляет, как они загорятся вечером, и ей становится радостно.

Джи не смогла найти одежду, которая бы не висела на Майе как на вешалке. Среди знакомых Джи не было ни одной женщины ростом в сто восемьдесят семь сантиметров. Джи полночи удлиняла одну из своих юбок – это было проще сделать, чем перешить традиционные штаны. Мужская куртка Ли Майе более или менее подошла. На ногах – туфли Джи. Только нижнее бельё – всё то же, родное, выстиранное и аккуратное.

«С тех пор, как Советы продали Китайско-Восточную железную дорогу японцам, русским в Харбине стало совсем плохо. Десять лет назад больше половины русских отсюда вывезли насильно в Союз, – рассказывает Джи. – А потом в лагеря. Бывший белогвардеец – в лагеря. Сотрудничал с японцами – в лагеря. Предлог недолго найти».

Их двухколёсная повозка едет довольно медленно, волы никуда не торопятся. Майя вспоминает слово «арба», но, кажется, в Китае это называлось иначе. Как, Майя не помнит. Гу сидит в повозке, Майя и Джи – на козлах.

«Надо бы к батюшке Фаддею заехать», – говорит Джи.

«А кто он?»

«Ну, вроде как настоятель Софии. Хотя официально в прошлом году её закрыли. Батюшка Фаддей там живёт, присматривает».

Громада Софийского собора видна, кресты торчат над домами.

«А вы христианка?»

«Да нет, что ты, – улыбается Джи. – Я же китаянка всё-таки. Христианство – это для европейцев».

Собор великолепен. Краснокирпичное здание с луковичной головой. Майя смотрит на него, не отрываясь. В двадцать седьмом веке по куполу московского храма Христа Спасителя, сделанному из проекционного материала, пляшут голограммы религиозной пропаганды.

«Его тринадцать лет назад заново освятили и открыли, – говорит Джи. – Праздник был на весь город, я специально наряжалась ещё. Оказалось, ненадолго хватило. Большевики, война – и вот, всё пришло в запустение».

Они проезжают мимо самого собора. И в самом деле: щербатый кирпич, выбитые витражи.

«Что случилось с сестрой Гу?» – спрашивает Майя.

«Ох, там всё непросто. Она его сестра по матери, не по отцу. Гу родился в двадцать пятом, ещё до японской оккупации. В середине двадцатых вместе с войсками Чжан Цзолиня пришли японцы. Они тогда притворялись союзниками. Добрые были, обходительные. Многие остались затем в Китае, женились на китайских девушках. А к этому времени отец Гу умер, не знаю, от чего. И его мать вышла замуж за японца. Она молодая совсем была, Гу родила в шестнадцать, а второй раз вышла замуж в девятнадцать, и в двадцать девятом родила Иинг, сестру Гу».

«Откуда вы всё это знаете, Джи?»

«Гу у нас уже третий год работает. Почти членом семьи стал. Как же не знать».

«А дальше?»