Сейчас же по приезде поэта в Петербург, в апреле 1858 года, Федор Петрович и Настасья Ивановна Толстые устроили в его честь торжественный обед. Среди многих знатных гостей был и старый друг Шевченко, певец и композитор Семен Гулак-Артемовский, и талантливый поэт Николай Щербина, и педагог Николай Старов, который, выступая, сказал:
— Несчастие Шевченко кончилось, а с тем вместе уничтожилась одна из вопиющих несправедливостей… Нам отрадно видеть Шевченко, который среди ужасных, убийственных обстоятельств, в мрачных стенах «казармы вонючей» не ослабел духом, не отдался отчаянию, но сохранил любовь к своей тяжкой доле, потому что она благородна. Здесь великий пример всем современным нашим художникам и поэтам, и уже это достойно обессмертить его!..
Толстой дополнил Старова:
— Будем бога молить за государя-императора, который милостиво вернул нам друга, а миру — поэта и художника.
Шевченко, не думая о последствиях, хотел было возразить, резко повернулся в сторону графа, но нечаянно расплескал из своего бокала вино. Темно-красное пятно на дорогой скатерти смутило его, и он, растерявшись, ничего не сказал. Граф подошел и молча взял его за руку…
Поэту Старов пришелся по душе — они стали друзьями.
Очень привязался Тарас к пятнадцатилетней Катеньке Толстой.
Заходя к Толстым, он часто отправлялся прямо к Кате:
— Серденько, берите карандаш, идем!
— Куда это? — пыталась объясниться Катенька.
— Да я тут дерево открыл, да еще какое дерево!
— Господи, где это чудо?
— Недалеко, на Среднем проспекте. Да ну же, идем скорей!
Оба хватали свои альбомы и спустя некоторое время уже стояли рядом и срисовывали удивительное дерево на Среднем проспекте.
Вернувшись домой, они садились на желтый диван в полутемной зале, и лились его восторженные речи! Со слезами в голосе поверял он девушке свою тоску по родине, рисовал широкий Днепр с его вековыми вербами; рисовал лучи заката, золотящие купола церквей, утонувший в зелени Киев; вечерний полумрак, легкой дымкой заволакивающий очертания далей; рисовал дивные, несравненные украинские ночи: серебро над сонной рекой, тишина… и вдруг трели соловья… еще и еще… и несется дивный концерт по широкому раздолью…
— Вот где бы пожить нам с вами, серденько!..
По ходатайству Толстых Шевченко поселили в отведенной ему небольшой квартирке из двух комнат в здании Академии художеств. К нему, для мелких поручений, был приставлен бывший солдат Прохор, служащий Академии, которому граф Толстой приказал уважать Шевченко, как его самого.
После возвращения из ссылки Шевченко начал добиваться разрешения на новое издание своих сочинений. Попечителю Петербургского учебного округа и председателю Петербургского цензурного комитета печально известному Делянову было подано следующее «прошение»:
Книгоиздатель Д.Е. Кожанчиков заключил с Шевченко договор на печатание его произведений. Но вместо ожидаемого разрешения последовала знакомая еще с николаевских времен резолюция Третьего отделения — «приказано оставить» (то есть «оставить» тяготевшее с 1847 года над сочинениями Шевченко «высочайшее» запрещение), и договор с издателем пришлось расторгнуть. Шевченко это возмутило и расстроило. Рука с пером потянулась к бумаге:
Между тем кто-то из друзей Шевченко переправил за границу несколько наиболее революционных его стихотворений из цикла «Три года», и в конце 1858 года в Лейпциге, в издании Вольфганга Гергардта, вышла книга под названием «Новые стихотворения Пушкина и Шевченко».