Зал ожидания. Книга 3. Изгнание

Пит был им благодарен. Но если бы они выполнили угрозы, которыми осыпали его, он не изменил бы своего поведения. Пит жил, как ему нравилось и как он считал правильным. Все, что он делал, было просто и непосредственно. Среди людей, связанных тысячами старых и новых условностей, он один вел себя естественно. Поэтому Пит, как всякое исключение из общего правила, казался неестественным. Но так как он ни для кого не являлся обузой, его ценили таким, каков он был, и все любили его.

С Зеппом Траутвейном Пит очень подружился. Правда, Зепп не относился к его борьбе за восстановление чистоты классической музыки так серьезно, как он сам, но Петер Дюлькен чувствовал, как много музыки было в Зеппе. Пит верил в него, ожидал от него великих произведений, но по собственному душевному опыту понимал, почему Зепп, несмотря ни на что, забросил свою музыку и отдался борьбе против варваров. Его связывала с Зеппом крепкая дружба, далеко выходившая за рамки «коллегиальности», дружба, теплоту которой Зепп скорее принимал, чем разделял.

Когда Петер Дюлькен услышал, что произошло, он не стал тратить время на разговоры. «Это сильный удар» – вот все, что он сказал. И принялся ходить по обширному залу редакции, погруженный в раздумье, иногда откидывая со лба каштановые волосы, как всегда, когда что-нибудь волновало его. И снова подошел к товарищам. Заявил на свой неуклюжий лад, что от Гингольда добром ничего не добьешься. Общими словами тоже делу, не поможешь. Надо решиться и всей редакцией забастовать, если увольнение Траутвейна не будет отменено в течение двадцати четырех часов.

В душе все знали, что это единственный путь, но никто не имел мужества произнести это вслух. Когда Петер Дюлькен своим тягучим голосом, но весьма решительно и определенно произнес это слово, выпустил его из своего большого мальчишеского рта, они испугались опасностей, которые навлекали на себя решением бастовать. На редактора Пфейфера серой глыбой навалилась забота. Что станется с его женой и детьми, если он лишится оклада, который получает в «ПН»? Редактора Бергера прошиб пот, он боязливо думал о том, сколько будет мыкаться, сколько дорог исходит своими усталыми ногами по знойному городу Парижу, пока найдет хоть какую-нибудь работенку и пару франков. И даже проворный, деятельный Вейсенбрун с большой опаской думал о последствиях.

«Питу, пожалуй, легко, у него есть месячное содержание, – думали они, – а с нами что будет?» Но в то же время они знали, что это несправедливо по отношению к Питу. Они знали, что он сказал бы то же самое, если бы стоял перед голой нищетой.

– Забастовка, Пит, – наконец заговорил толстяк Пфейфер, покачивая своей крупной головой, – слово большое. А откуда вы знаете, что этой забастовкой мы не сыграем на руку Гингольду? Если он действительно собирается изменить политическую линию, то мы лишь окажем ему услугу, бросив работу. И он воспользуется случаем – избавится от нас без больших хлопот.

Он знал, что это верно и неверно. Но еще раньше, чем они могли взвесить все за и против, в комнату вошел рыхлый бледный человек в несколько поношенном, торжественно длинном, черном сюртуке.

– Здравствуйте, господа, – сказал он не совсем уверенно, с любезной улыбкой. – Надеюсь, мы с вами хорошо сработаемся. Где мне сесть?

И Герман Фиш, новый сотрудник, человек, призванный заменить Зеппа Траутвейна, обвел их дружелюбным взглядом.

Да, Гингольд не ленился, он хорошо использовал свой воскресный день, он обо всем договорился с Германом Фишем – и вот он здесь, этот Герман Фиш.

– Думается мне, – сказал он, натолкнувшись на враждебную замкнутость редакторов, – что прежде всего следует поздороваться со стариком Гейльбруном.

– Да, это правильно, – подбодрили его, и он, несколько подавленный, исчез в кабинете Гейльбруна.

Редакторы переглянулись. Появление Германа Фиша обостряло положение. Если Гингольд действительно намерен заменить их одного за другим более угодными ему людьми, то наилучший способ расстроить этот замысел – объявить забастовку в ультимативной форме. Если все бросят работу, он будет вынужден либо принять их требования, либо отказаться от издания «Парижских новостей». Ведь ему понадобится не меньше двух-трех недель, чтобы составить сколько-нибудь работоспособную редакцию, а такой продолжительный перерыв погубит газету.

Пит и Вейсенбрун рвались сегодня же предъявить ультиматум Гингольду. Но Бергер и Пфейфер требовали отложить окончательное решение до завтра.

Никому из сотрудников «ПН» не спалось в эту ночь с понедельника на вторник. Они обязаны проявить солидарность; было бы подло бросить на произвол судьбы Зеппа. Но если они забастуют, то надо быть готовым к тому, что упрямый и мстительный Гингольд перестанет выпускать газету, и тогда им придется туго, в особенности в ближайшие месяцы.