Залив Гавана

— Конечно, — он глубоко затянулся, — но я знаю одного врача, который утверждает, что лучшее время начать курить — это когда тебе в районе сорока, тогда ты можешь по-настоящему использовать влияние никотина, чтобы концентрировать мысли и упредить старческое слабоумие. Он говорит, что требуется около двадцати лет для возникновения последствий — рак, проблемы с сосудами, эмфизема, но к тому времени эти проблемы и без того поджидают любого. Разумеется, это русский врач.

Хотя Офелия всегда считала эту привычку дурной, она неожиданно для себя сказала:

— В моей жизни бывали моменты, когда я жалела о том, что не курю. Моя мать смолит как паровоз, глядя мексиканские сериалы… Да еще кричит — «Не верь ей, не верь этой суке!»

— Правда?

— Моя мать светлокожая, из семьи производителей табака. Даже когда она вышла замуж за чернокожего рубщика сахарного тростника, моего отца, она сохранила достоинство и чувство превосходства, свойственное табачникам. Когда они скручивают сигары на фабрике, кто-то обязательно читает вслух великие книги — «Мадам Бовари», «Дон Кихот». Вы можете себе представить литературные чтения посреди тростниковой плантации?

— Не могу.

Офелия открыла сумку, выложила Макарова на колени и надела на шею бусы из белого и желтого бисера.

— Вам очень к лицу это сочетание цветов, — сказал Ренко.

Доктор Блас не одобрил бы. Медово-золотистый цвет был воплощением Ошун[31] — богини пресноводной воды и любовных утех. Офелия спокойно надела украшение перед русским, ведь он не знал ничего о мифологии.

— Просто стекляшки, — сказала она. — Музыка вас не раздражает?

Из галереи под балконом доносилась песня. В Гаване явно существовала проблема уединения, настолько ее улицы были заполнены людьми. Порой любовники выбирали местом любовных встреч порталы Малекона за неимением другой возможности найти укромный уголок. Слова песни летели над берегом: «Eros, blind man. Let me show you the way. I crave your strong hands, your body hot as flames, spreading me like the petals of a rose».[32]

— Нет, — отозвался Аркадий.

— Вы совсем не понимаете испанский?

«Honey and absinthe pour from your veins, into my burning furrow and making me insane»,[33]

— продолжал голос. Вместе со словами песни снизу доносились приглушенные звуки шепота и громкие вздохи. Парочки, сидящие на дамбе, придвинулись ближе друг к другу.

— Ни слова…

— А вы знаете о том, что есть разница между румбой, мамбой, сонго и сальсой.

— Не сомневаюсь в этом.

— В танце ритм задают барабаны.

— Увы, я довольно скверный танцор.

«Не всем обязательно хорошо танцевать», — подумала Офелия. Не то, чтобы она находила его привлекательным. Как сказала бы ее мать, он этот день-то протянет? Первый муж Офелии Умберто был черным, как смола, играл в бейсбол, потрясающе танцевал. Второй, музыкант, относился к тому типу, про которого говорят метис, и не только потому, что он был красавцем смешанной крови, а потому, что он всем подходил, что ли. Играл на бонго,[34] был общительным и дружелюбным. Он был еще и лучшим танцором, если сравнивать с Умберто… И вот однажды так и исчез — в вихре танца. Мать презирала обоих ее мужей, называя просто по порядку — «Primero»

и «Segundo», — оставляя за собой право добавлять к этому всякого рода нелицеприятные эпитеты. Но по сравнению с ними Ренко, закутанный, несмотря на жару, в свое черное пальто, был настоящей развалиной.

— Так общаются духи, — пояснила она. — Они в звуках барабана. Если ты не умеешь танцевать, духи никогда не вырвутся наружу. Это и хорошо, и плохо.

— Плохо? Это так, как они вырвались наружу для Хеди?

— Да.

— В таком случае, безопаснее не танцевать.

— В таком случае, ты — мертв.

— В этом есть своя логика… Абакуа — это полный аналог Сантерии?

— В них нет ничего общего. Сантерия — из Нигерии, Абакуа — из Конго. Все равно что перепутать Германию и Сицилию.

— Блас говорил о том, что люди из Абакуа замешаны в контрабанде.

Офелия начала привыкать к тому, что за невинной беседой Ренко всегда скрывал свою постоянную готовность повернуть разговор в интересующее его русло. Она не собиралась посвящать его в то, что есть разные Абакуа — официально признанный со своими верными последователями, среди которых могли быть профессоры университета или даже члены кубинской партии, и второй — тайный, преступный Абакуа, восставший из гроба. Этот второй был идолом мужчин и проповедовал воровскую мораль. Он разрешал убийство чужака, но смертным грехом почитал доносить на другого Абакуа. Кубинцы верили, что Абакуа вездесущ. Офелия знала информатора, который получил работу в Финляндии, чтобы сбежать из Гаваны. Он погиб, провалившись под лед, и молва тут же подхватила: — Абакуа. Полиция не вмешивалась в дела Абакуа. На самом деле, полицейские, как чернокожие, так и белые, почти все были членами этого сообщества. Поэтому меньше всего Офелии хотелось обсуждать эту тему с русским.

— Если вы не хотите говорить об этом, я не настаиваю.

— Просто вы так спросили об этом.

— Как? Как безграмотный идиот? Извините мою невежественность.

— Не стоит говорить о религиях.

— Кто знает.