Залив Терпения

напротив памятника с другой стороны от дороги — лесная пустота с протоптанными песчаными тропками. они ведут к табличкам с номерами разрушенных на этом месте домов. я подхожу к каждой: на бетонном постаменте, собранном на холмике и обложенном квадратными плитками, высится небольшая стела с железной табличкой. на ней надпись: «дом № 20». стелы из зернистого бетона, видимо, сделаны из частей зданий. эти постаменты очень похожи на могилы, из них рвутся уже не ростки, а целые кусты. им тесно, и ветки расползаются в стороны за светом и теплом, но ветер ударяет их изо всех сил о бетон, оглушая.

обойдя все несуществующие дома, я снова выхожу к мемориалу и от него поднимаюсь по тропинке, лишь слегка махнув гиду, который меня привез. на проселочной дороге запрокидываю голову и вижу сопки на горизонте. мне кажется это знакомым.

здесь бабушка встретила дедушку. здесь взрослела. у нее красивое лицо с крупными чертами, а имя — в честь моря. где-то здесь на нее с печки упал чайник и обварил ей ноги, а она бесслезно полдня стояла по колено в снегу, пока не сошел ожог. я спрашивала ее о самом ярком воспоминании. она долго думала. в эти минуты я воображала кашу в ее голове, как и в моей — мы же родственники! это такое застойное болото, в котором, невынутые, плавают гниющие доски счастий и, крепко стянутые илом, деревяшки бед. рядом сидела моя тетя и глазами показала мне, что вопрос неудобен.

бабушка рассказала, что, когда они жили, кажется, в Пильтуне — маленьком поселке, сформированном у нефтедобывающей станции, с друзьями ходили на реку. там увидели, как дымятся и пенятся воды от берега до берега, сначала испугались, а потом с моста разглядели, что это рыба огромными косяками идет на нерест. было похоже на конницу в битве — шумную, сильную, бесконечную. или на мозаику — плотную и яркую.

из всех воспоминаний: влюбленностей, предательств, сказочных детских фантазий, смешных семейных посиделок — она выбрала рыбий косяк. красота извне, которая защищает от. даже не красота — многочисленность. неистовость как синоним, как подобие собственного неистовства. приоткрыть завесу тайны, но метафорически, полунамеком, проспекцией. и это всегда будет блестящая рыба с глупыми глазами, как у молодости, не осознающая течений, влекомая стаей и выложенная изнутри мозаикой-икрой, спутница воды, островное сокровище.

я иду по ее дороге в городе, куда нельзя вернуться. с октября девяносто пятого его официально не существует. есть лишь мемориал и кладбище в отдалении. у входа тоже стоит памятник в форме звонницы с жестяными табличками, демонстрирующими количество жертв. могилы посажены, как юные лесные массивы: в стройном порядке, стремящемся искупить хаос. памятники в форме подпружной арки и звонницы как попытки воззвать к Богу. но дело, к сожалению, не в нем. я брожу вдоль и поперек, разыскивая сестру бабушки и ее сыновей, и в конце концов вижу. присаживаюсь на корточки и достаю из рюкзака шесть пластиковых цветов: четыре розовые гвоздики и две белые розы. листочки у них мохрятся по краям, а пластик стеблей кое-где затерт. в любых других обстоятельствах я никогда бы не купила искусственных. на могилу Любы я кладу две розы, чуть закрепив их в земле. уже собираюсь положить мальчикам гвоздики, но замечаю две соседние могилы. на серых камнях выскоблены надписи: неопознанная девочка, неопознанный мальчик. я решаю, пусть каждому достанется по цветку, и раскладываю их, тяжело дыша.

никто из моей семьи не понимает, как я могу искать родину там, где родилась. парадоксально. бабушка говорит мне: «ты со своими поисками совсем с ума сойдешь. у тебя знаешь, как должно быть? вот как в песне поется: „мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз!“» ей непонятно, зачем по своей воле куда-то ехать. зачем двигаться, если тебе ничто не угрожает. а где ваша родина, спрашиваю я. а нашу родину украли.

у них украли, а мне по праву наследства так и не вернули. бьет меня угол обоюдоострый, и толкает чей-то локоть, и ноги месят снег, превращая его в вино для нас, вечных детей, привыкших, что родину им спускают с неба. родина должна быть на хорошо сконструированных шарнирах, поддерживающих декорации огромной сцены, спущена занавесом, он же — саван. родина должна заботиться о тебе, она же мать. вечно она нас держала, и поднимала все выше к облакам, и даже в космос всех нас вознесла, вечно мирная, но крепкая, вечно сильная, да с паразитами в зашейке, и паразитов этих умели повывесть, да разучились, и они-то все и украли, украли, украли, украли.