Залпы с берега

Первое время служба с комдивом казалась мне трудноватой. Но потом ничего, обвык. Вспышки перестал принимать близко к сердцу, а его придирчивость к внешним атрибутам службы приучила меня быть требовательным не только в главном, но и в мелочах. У каждого человека можно перенять что-то полезное для себя.

Учиться же у других было для меня делом просто необходимым. Шутка сказать — у зеленого лейтенанта в подчинении оказалось около двухсот человек! От многих ошибок уберегли меня тогда мои добрые помощники. Политрук Ваня Герасимов пришел на батарею после годичных курсов. До этого он служил срочную зенитчиком на каком-то из кронштадтских фортов. Он был моложе меня и не обладал серьезным житейским опытом. И вдруг я с удивлением заметил, что этот скромный, даже стеснительный парень стал совершенно своим человеком в казарме. Оказалось, что и людей он знает лучше меня. И на грубоватых, ершистых матросов влияет не как я, а по-иному: при нем они не побаивались, а совестились вступать в конфликт с дисциплиной.

Чем брал Иван? Очевидно, самозабвенной, искренней преданностью делу. Человек холостой, он с утра и до отбоя находился среди краснофлотцев. Свою увлеченность историей партии, философией — а он принадлежал к числу людей читающих и думающих — Герасимов стремился передать всем и каждому. И эта искренность, это открытое и щедрое стремление поделиться всем своим запасом убеждений и знаний открывало к нему сердца людей.

С хорошим чувством прислушивался я к советам Герасимова, подмечал его особинки в работе с бойцами.

Из других командиров особенно пришелся мне по душе старшина Женаев. Начинал он у нас старшиной комендоров. Но вскоре из-за нехватки комсостава был допущен к исполнению обязанностей командира огневого взвода. Невысокий, подвижный, улыбчивый, он никогда не повышал голоса. Но его внутренняя уверенность в силе приказа, спокойная, властная твердость цементировали порядок в огневом взводе. Леонид Иванович был старше меня и возрастом, и служебным стажем, и я не считал зазорным мотать на ус то, что было добыто им долгим, трудным опытом.

С Женаевыми мы подружились семьями. Он и его жена Нина были милыми, приветливыми людьми. Часто летними вечерами ходили мы друг к другу в гости. Помню, как Нина домовито накрывала на стол, а Леонид Иванович рассказывал всякие удивительные истории, которые приключались с ним, когда он рос в детском доме. Любил он вспоминать и недавние боевые дела в знаменитом отряде капитана Бориса Гранина — туда он попал с кронштадтских фортов с первых дней советско-финляндской кампании.

Но, конечно же, то немногое свободное время, что выпадало на нашу долю, проходило не только во взаимных визитах. Летом приятно было погулять по острову. Спокойная и величественная красота здешней природы не могла не трогать сердца. Гранитные скалы соседствовали с вековыми соснами, а рядом небольшие полянки зеленели высокой сочной травой, осыпанной белым пухом одуванчиков. Грибов и ягод мы набирали полные корзины. А какие уловы приносила рыбалка! Те же, кто не увлекался его, совершали трехкилометровые марши в деревню Саремпя, где обосновались настоящие рыбаки.

Вечерами подолгу не стихали бои на волейбольной площадке. В краснофлотской столовой репетировала самодеятельность. Там же каждую неделю показывали кинокартины. Несколько раз к нам даже приезжали артисты из Ленинграда.

Изо всех этих деталей складывался наш быт. Такая жизнь была мне вполне по душе. Ведь я и не настраивал себя на жизнь в большом городе. Еще в училище я понял, что это не удел берегового артиллериста.

Второе лето на Бьёрке мы встречали заправскими островитянами. Впрочем, наше островное положение ощущалось разве лишь в том, что центральные газеты к нам поступали на третий день, а флотская — «Красный Балтийский флот» — на четвертый. Летом их привозили с материка, то бишь из Койвисто, на катере, зимой — на грузовике или на санях по льду замерзшего Бьёрке-зунда.

Однажды на санях в Койвисто пришлось добираться и нам — мне, Вере и нашей грудной еще Сашеньке. Ехали мы в Выборг, на смотр художественной самодеятельности. Вера там пела, декламировала. Несколько дней, проведенных в Выборге, оставили массу впечатлений, их хватило до самого лета...

Так вступали мы в памятный июнь. Где-то на западе гремела война, у наших границ сгущалась тревожная атмосфера. Но мы всерьез не ощущали реальности этой тревоги. Слишком уж все это было далеко от обыденности нашего островного бытия. Мы жили и работали для того, чтобы стрелять из орудий, причем стрелять хорошо, метко. Мы воспитывали людей в готовности отразить любую вражескую провокацию (какую именно — этого мы четко себе не представляли). И, казалось, еще не год и не два будем упражняться в артиллерийском искусстве, прежде чем вместо учебных болванок придется дослать в орудия боевой снаряд и заряд.