Замес

— Я с ним поговорю, — сказал он. — Все сделаю.

— Давай.

Бертон улыбался. Эрих неловко поднялся, от благодарности и смущения кивая как птица. Бертон и Эстра смотрели, как он хромает обратно в кладовку. Эстра вздохнул.

— Не понимаю, чего ты нянчишься с этим уродцем, — сказал Бертону его лейтенант.

— Он нигде не замазан и клепает отличные документы, — ответил Бертон. — Хорошо, когда твое имя держит чистым кто-то, кого не отследить.

— Я не про этого уродца. Про того, в кладовке. С ним же реально что-то не в порядке.

— Мне кажется, из него выйдет толк.

— Какой?

— Вот именно, — сказал Бертон. — Так, ладно, выкладывай дальше. Что у нас вообще творится?

Эстра наморщил лоб, подался вперед, облокотился на стол. Парни устроили на побережье подпольные игры, а обычную долю занести забыли. В одном из борделей случилась вспышка антибиотик-резистентного сифилиса; самому младшему из мальчиков, пяти лет от роду, перекинулся на глаза. У северного соседа Бертона, земной ветви Лока Гриега, кто-то грабил нарколаборатории. Бертон слушал с полуприкрытыми глазами. По отдельности ничего значимого, но в целом выглядело, как первые тяжелые капли грядущей бури. Эстра понимал то же.

Обеденный пик спал, столы и кабинки заполнялись и освобождались — систола и диастола большого сердца города, а в голове Бертона крутилось сразу с дюжину разных мыслей. Эрих, Тимми и мертвый мелкий лоботряс не забылись, но занимали не сильно. Вот это и значило быть Бертоном: то, что маленькому человеку заполонило бы весь горизонт, для Бертона было лишь небольшой частью пейзажа. Он босс, он видит общую картину. Как сам Балтимор, Бертон пережил немало штормов.

* * *

Время не щадило город. Вся береговая линия лежала в руинах, спасти полузатопленные здания не позволяли сложности с правами, юрисдикцией и регламентом, и наступающее море просто забирало их себе. Движение «Город-аркология» набрало силу за десять-двадцать лет до появления технологий, способных воплотить в реальность идею настолько огромных устойчивых сооружений. После себя оно оставило сложенную из прогнивших надежд и строительных полимеров двадцатиэтажую стену семи миль в длину, тянущуюся от окружной дороги до озера Монтебелло. В проезжих частях скрывались электросети, от коих питались совместимые с ними машины. Воробьиный остров торчал среди волн подобно вдове, что все высматривает в море корабль, который едва ли уже вернется домой, а Федерал-Хилл, как император разоренной империи, хмурился на город поверх мелкой, грязной воды.

Везде, по всему городу, жилье было роскошью. Люди большими семьями жили в разваливающихся апартаментах, рассчитанных на вдвое меньшее количество народу. Мужчины и женщины, лишенные всякой возможности сбежать из тесноты своих комнат, тратили день за днем, уставившись в экраны терминалов, смотря новости, мыльные оперы и порно, жуя текстурированный протеин и обогащенный рис из базового пайка. Для большинства отношения с криминалом были не серьезнее нерешительной, легкой интрижки — подпольный пивовар варил слабое, бледное пиво; дети воровали соседское белье или ломали соседскую мебель; банда мусорщиков с крадеными инструментами обдирала металл с давно почившей городской инфраструктуры. Балтимор был городом, самым что ни на есть земным — маленьким, набитым людьми и скучным. Его граждане оказались зажаты между унылым прозябанием на базовый доход, классовыми и расовыми барьерами, отсутствием каких бы то ни было возможностей и свирепой конкуренцией за крайне скудные ресурсы, так что в итоге профессией и заработком обзавестись получалось у очень и очень немногих. Диктат регионального управления из Чикаго просачивался на улицы города медленно, а у местного руководства власти было хоть и поменьше, чем у правительства, но оно было ближе, и взаимное тяготение закона и беззакония нашло равновесную точку где-то к северу от Лэнсдауна.