Заметки летописца

Во-первыхъ, г. Троицкій, очевидно, ставитъ себя въ положеніе судьи относительно Тренделенбурга; онъ произноситъ ему не похвалу, которая бываетъ также и знакомъ подчиненія, а строгій приговоръ, который подобаетъ только человку власть имущему. Между тмъ г. Троицкій, какъ и другіе наши молодые ученые, посланъ за границу съ тмъ, чтобъ учиться; а этимъ молодымъ ученымъ, посланнымъ для того, чтобы учиться, было сдлано въ нашей литератур, если помнятъ читатели, строгое наставленіе, чтобъ они вели себя смирно, не пересуживали профессоровъ, у которыхъ учатся, не смли бы упражнять надо ними своихъ критическихъ способностей (таково было буквальное выраженіе). И такъ, г. Троицкій явно нарушилъ мудрое наставленіе; онъ оказался дерзкимъ вольнодумцемъ.

Трудно, однако же, не видть, что г. Троицкій совершенно правъ, давая волю своимъ критическимъ способностямъ. Его примръ какъ нельзя лучше показываетъ, что бываетъ множество случаевъ, когда русскій молодой ученый не только можетъ, но и необходимо долженъ поставить себя въ положеніе судьи въ отношеніи къ иностраннымъ знаменитостямъ. Смшно воздерживаться отъ сужденія, когда для него есть надлежащая сила и основа. Не всякій же нмецкій профессоръ полонъ не* досягаемой мудрости.

Во-вторыхъ, намъ пришло на мысль вообще отношеніе нашихъ русскихъ людей и нашей русской дятельности къ заграничнымъ авторитетамъ. Вотъ г. Троицкій увряетъ, что взглядъ Тренделенбурга на мышленіе не отличается глубиною. Сужденіе смлое, сужденіе, которое предполагаетъ, что г. Троицкій самъ достигъ большей глубины во взгляд на мышленіе. Мы не находимъ, однако же, въ этомъ ничего невроятнаго; мы думаемъ, что многіе русскіе люди способны достигнуть гораздо большей глубины взгляда, чмъ берлинскій профессоръ и академикъ Тренделенбургъ. А между тмъ для сколькихъ это покажется страннымъ! Какъ мы привыкли врить превосходству всего нмецкаго! Своего мы не цнимъ, не обращаемъ на него вниманія, не ставимъ ни во что; чужое же, самое плохое, иметъ для насъ какой-то таинственный авторитетъ. Плохую иностранную книгу мы охотно изучаемъ, переведемъ ее на русскій языкъ, будемъ запоминать и разбирать ея мннія; свой же трудъ, хотя бы въ тысячу разъ дльне, пропустимъ мимо ушей.

У иностранцевъ дло идетъ наоборотъ, и въ этомъ великая выгода для ихъ умственнаго движенія. У нихъ все на счету, все цнится самымъ точнымъ образомъ. Каждый вершокъ, на который подвинулся нмецкій ученый, замчается всми, и если онъ потомъ не подвинется ни на іоту дальше, его вершокъ все-таки за нимъ останется. Отъ этого каждый дорожитъ своимъ вершкомъ, отъ этого тамъ легче и охотне работать. Мы удивляемся иногда ограниченности тхъ иностранныхъ людей и книгъ, которые представляютъ, однако же, нчто значительное, въ законъ нибудь извстномъ отношеніи. Что же мудренаго? Люди весьма ограниченные легко могутъ произвести что нибудь значительное, когда чувствуютъ, что окружены общимъ вниманіемъ, что все, въ чемъ они дйствительно сдлали успхъ, будетъ какъ слдуетъ оцнено что никакое ихъ усиліе не пропадетъ даромъ. При такихъ условіяхъ скоре можно удивляться малопроизводительности европейцевъ; при такихъ условіяхъ казалось бы мы, русскіе, чего бы не надлали! Профессоръ Троицкій, глубже понимающій мышленіе, чмъ профессоръ Тренделенбургъ, написалъ бы можетъ быть что нибудь получше Логическихъ изслдованій!

Но глухо и холодно въ нашемъ обществ; нтъ охоты работать, и много силъ самыхъ прекрасныхъ пропадаетъ даромъ.

1864