Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве

Зато и родной мой отец, и Самойлыч мою деятельность по части расширения гласности категорически одобряли (Самойлыч, кстати, считал, что Россия, для того чтобы двигаться в правильном направлении, должна взять идеи как Сахарова, так и Солженицына). А Рассадина мы в «Огоньке» с удовольствием печатали – его блестяще написанные статьи «с высоким уровнем нравственных претензий» (как он сам однажды отозвался о тексте другого автора). Шли они как раз по моему ведомству. Но то, что он будет «третьим», я тогда еще не знал.

А как в «Огоньке» обстояло дело с «дядьками»?

На редколлегии приходил знаменитый артист с лицом родного человека – Юрий Никулин. Он внимательно и всегда молча выслушивал то, что там говорилось, а в конце обязательно рассказывал анекдот, ассоциативно связанный с тем, о чем шла речь. Мы и начали печатать «Анекдоты от Никулина». Шли они по моему отделу. Поэтому после редколлегий Никулин заходил в мой кабинет, бегло смотрел верстку и доставал какой-нибудь достойный напиток. И тут уж рассказывал совсем другие анекдоты и травил байки.

Однажды буквально целый рабочий день у меня просидел похожий на шахматиста Таля и такой же искрометный Натан Эйдельман – ждал верстку своей статьи. Уходя, он сочувственно посмотрел в глаза и сказал, что не понимает, как возможно так работать. И действительно, это тогда была передовая. Наш отдел делал до двадцати полос в номер: это были отнюдь не только литературные публикации и правда о сталинских репрессиях, но и писательская публицистика, и издевательская полемика с антисемитскими и русопятскими изданиями, и борьба с зародившимся русским фашизмом.

На моем столе лежали рукописи и верстки, которые надо было срочно прочитать. Беспрерывно шли посетители: авторы и «чайники» (например, от Сергея Острового, написавшего, по его словам, «сто стихотворений о любви и закрывшего тему», я просто бегал по этажам). Постоянно заходили с камерами вежливые японцы. А два телефона на столе звонили то враз, то попеременно: по одному звонил только Коротич, по другому кто угодно, в том числе члены националистического общества «Память» с угрозами (даже знали, сволочи, что у меня растет маленький сын).

Однажды пришел совершенно счастливый Искандер – я его больше таким никогда не видел. Он принес дарить свою удивительную эпопею – наконец без купюр изданного в России «Сандро из Чегема». Главы этого главного романа Фазиля мы тоже публиковали.

Часто забегал Вознесенский – именно забегал: всегда в легком нашейном платке и улыбающийся. Он, кстати, написал первую в СССР после десятилетий молчания статью о Ходасевиче. Она вышла в «Огоньке» и называлась «Небесный муравей». Поэтому неудивительно, что именно Андрей Андреевич привел к нам Нину Берберову, а вместе с ней, кажется, весь Серебряный век и первую волну эмиграции. Жалко, что Берберова говорила больше о себе, чем о Ходасевиче.

Появлялись у нас и другие «эмигранты», впервые приехавшие в СССР после долгого отсутствия: Владимир Войнович, Андрей Синявский с Марьей Васильевной, Лев Копелев, тот самый Саша Соколов, с которого начались наши общения с цензурой, Василий Аксенов (который потом очень переживал наш уход из журнала) …

Самым близким и заинтересованным «дядькой» был Евтушенко. Он публиковал в «Огоньке» свою антологию русской поэзии ХХ века и приходил часто. И спорил я с ним нередко – по составу некоторых публикаций. Так, помню, удивился тому, что Евгений Александрович выбрал из Георгия Ива

нова, и составил подборку из совершенно других стихов этого большого поэта. Евтушенко ее принял.

А однажды Евгений Александрович спросил, почему у меня такой усталый вид. «Потому что устал», – резковато ответил я, и Евтушенко предложил поехать отдохнуть на его дачу в Гульрипше. И мы с моей второй женой Анной оказались на его знаменитой даче с белыми шарами у входа, на которых было написано «Станция Зима», под опекой его друга и порученца Джумбера Беташвили, занимавшего какой-то высокий хозяйственный пост в абхазском правительстве.

Это был чудесный отдых. Дачу от пляжа отделяла только узкая дорога и кустарник, в котором валялись черные свиньи, а грузинские и абхазские застолья сменяли друг друга. Потом, во время грузино-абхазской войны, дача Евтушенко была стерта с лица земли, а Джумбера Беташвили, говорят, расстреляли в подвале собственного дома в Сухуми.

Так вот Евтушенко был «дядькой», а Коротич? Коротич – нет.