Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве

Но тогда-то, в конце семидесятых, еще можно было хотя бы не в Москве попробовать увидеть Щекоча. Что мы с Ленькой Загальским, работавшим под Юркиным началом и, конечно, тоже его другом, и решили немедленно сделать.

Время было легкое на подъем (в смысле цен билетов на самолет) – и мы в тот же день оказались в Ростове-на-Дону.

Ленькино удостоверение «Комсомольской правды» и сдерживаемая лишь брючным ремнем солидность собкора «Комсомолки» по Ростовской области сделали свое дело: армейское начальство вызвало к нам Щекоча.

Солдатская форма на нем не сидела и даже не висела, а топорщилась сразу во все возможные стороны. Тем не менее, как нам позже рассказал Юрка, у генерала, командовавшего аэродромом, где Щекоч служил, были на него серьезные виды. Во-первых, написать с Юриной помощью книгу своих мемуаров и, во-вторых, женить его на своей дочке. Ни того ни другого Юрка категорически не желал делать и очень хотел без свидетелей посоветоваться с нами, как лучше откосить.

Собкор «Комсомолки» знал правила игры и психологию командиров – и как-то очень кстати процитировал Брежнева, после чего армейское начальство отпустило Щекоча с нами, такими политически грамотными, до вечера. Правда, придало лейтенанта в качестве сопровождающего (от него мы, конечно, легко избавились, быстро напоив и спать уложив в своем гостиничном номере).

Это был веселый и счастливый день…

А спустя года три, приехав в Очаково рано утром (с поезда), я обнаружил на доблестном полу «крейсера» очень солидно спящего человека. «Это мой командир, – ласково объяснил Юрка, вообще-то неравнодушный к высокопоставленности знакомых, – генерал-лейтенант». – «Тот самый, который хотел тебя женить?» – «Мяу-мяу…» – смутился Щекоч. «Что ж ты его на полу держишь?» – «Но диван же занят!» Действительно, на диване тоже кто-то спал, и я, забыв о генерале, стал прикидывать, на какой бы плоскости обосноваться следующей ночью.

…Ну вот, я сейчас это пишу, а рядом с компьютером лежит вещичка, оставшаяся в кабинете после Щекоча, – антипрослушка, правда, уже старая и испорченная…

Как опасно то, чем занимался Юрка, мы, конечно, понимали. Но, наверно, до конца не чувствовали. Он сам снижал пафос, как будто говоря: «Но меня же еще ни разу не убили!»

…Заменить Юрку… Щекоча… Юрия Петровича Щекочихина ни в моей жизни, ни в жизни многих его друзей, ни в «Новой газете» не сможет никто. Как сказал главный редактор «Новой»: «Такое чувство, что лично меня нагло ограбили».

Когда тебя грабят, остается чувство негодования, но главное – унижения. И долго не проходит. И все же лица счастливцев, знавших Юру, снова и снова будут светлеть при одном только упоминании этого забавного, дорогого и ничем не запятнанного имени – Щекоч. Почти как «веселое имя Пушкин».

…А сейчас, после работы, снова – на электричку. Мимо Очакова, где Юрка долго жил. В Переделкино, где он похоронен…

У тебя в ногах – Холод[1],а под головой – речка,травку над тобой полют,

Богу за тебя – свечка.И благодарю Бога,и кляну Его грешно:как же Он дает много! –отбирает поспешно.

Собеседники

Тогда с Киевского вокзала я ехал до Очакова, до Щекоча, то есть домой. Возвращался из Болгарии, где прожил почти три месяца.

Тоскливый московский ноябрь, но на сердце радость. Это было еще то время, когда, подъезжая к Москве, я испытывал радостное волнение.

Поздний вечер. Электричка полупустая. На «плацкартной», гнутой скамейке передо мной сидит мужичок – дед Мазай без зайцев, одно ухо меховой ушанки вверх, другое вниз. В руках у него вязанье, от которого он отрывается и пристально смотрит на меня. Потом спрашивает: «А кто у нас лучший скульптор?» От неожиданности я что-то мямлю, неуверенно называю Коненкова, Шадра… «Не-е-т, – перебивает он меня, – конечно, Антокольский!» Спорить у меня нет никакого желания. Мужичок не отступает: «А кто у нас лучшая певица? Скажете – Пугачева? Она, конечно, ничего, но куда ей до Руслановой!»

Мне этот разговор начинает нравиться – в последние две недели в Болгарии самым популярным словом было «чушки» (такой сорт перца, который вся страна дружно собирает, варит, жарит и маринует осенью). Буквально везде – в транспорте, на улицах, в домах их элиты – обсуждались эти чушки и никаких тебе духовных интересов. А тут – первый же случайный попутчик-соотечественник, и – пожалуйста…

Мужичок сам себя перебил: «Вот, наверно, думаете: мужик, а вяжет, как-то не к лицу, а я пока до Апрелевки доеду дочке полкофточки свяжу, чего стесняться…» Когда я пошел к выходу, он проводил меня до тамбура и все говорил, говорил… Открылись двери, я попрощался. Последнее, что услышал: «Да, конечно, я болтун, а что, так промолчишь, простесняешься, а жизнь-то проходит…» На этих его словах двери захлопнулись и прижали одно ухо его шапки. Электричка тронулась, а я остался на перроне и, пока было видно, смотрел на это удаляющееся в ночь прижатое меховое ухо…