Заметки, не нуждающиеся в сюжете

И всех-то я старше, а все еще жив… Первая строка стихотворения, которого нет и не будет.

Или: никогда не жил на белом свете, на черном – всегда и все-таки не жалею, что жил.

Никогда не появляется столько замыслов, как в то время, когда тебя буквально стирают с лица земли другие, совершенно другие, совершенно нетворческие обязанности и обстоятельства.

Дела по журналу. По экологии. По дому. По выживанию на минимальном для меня материальном уровне.

Чем же это объяснить?

Наверное, так: ты очень и очень напряжен, а напряжение порождает доступные ему мысли и соображения, как говорится, без различия пола и возраста. Все соображения, а не только самые необходимые в данный момент и моменту соответствующие.

Твой выбор? А нет ничего труднее, как выбор самого себя: каким ты вот сейчас должен быть, то есть чему в самом себе отдать предпочтение? Сколько же у меня сейчас (1993 год) начато рассказов? “Без сюжета” – раз. “Сапропель” – два. “Выбор марша” – три, “Безмятежная редакция” – четыре. А сколько еще не имеет названий?

Статья “Московский Кремль” для журнала “Travеler” – журналом отложена. “Путешествие русского человека по Америке” принята и опять отложена (им же).

“Заметки из истории русской интеллигенции плюс перестройка” (французский журнал, не помню названия), “Экология и культура” – “НМ”, 1994, № 11 – пойдет; рецензия на книгу эколога Дугласа Вайнера – “Новый мир” № 10; статья о Карамзине (отрывок – в “Труде”) в отдельном сборнике “Венок Карамзину”.

Пишутся:

статья “Мелиорация” для экоэнциклопедии, которую я же еще в “Экологии и мире” и затеял;

“Экология и психология сегодня” – не знаю, для кого. И еще и еще что-то… не помню. Надо полистать бумаги, в которых я тону, временами – тону отчаянно. А эти вот заметки? А рассказ-пьеса “ВХО(д)” – самое главное и самое трудное, наверное, не справлюсь, не успею.

Вот и все авторучки свои потерял – писать нечем.

Может, знак: не пиши! Ни к чему?!

Нельзя поддаваться собственным настроениям при жизни, после смерти – сам Бог не позволит.

Давным-давно пора бы поговорить о “НМ”: уже 1994 год. Откладываю. Должно быть, так: прошлое, то, что держит память, лучше и легче, чем сиюминутное, ложится на бумагу.

Кое о чем у меня уже написано выше, это я не всегда, но помню и не по забывчивости повторяюсь, а потому, что, если я что-то пишу, я не должен размышлять над тем, что уже написано: чего еще нет – нужно писать, как будто в первый раз, иначе (у меня) не получается. Легче потом выбрасывать лишнее, чем соображать во время работы: а вот об этом уже есть. Искать в тексте это “есть” – муторное дело!

В периоды “застоя” (Брежнев, Андропов, Черненко) были своеобразные попытки государства (постсталинского) искать союза с культурой – с наукой и с искусствами. Союз был искусственным, неискренним, но был – и результаты имел немалые. Может быть, даже в силу своей необычности, нестандартности. Такого рода союз не мог быть долговечным, он и иссякал, но его необычность и новизна, кажется, могли способствовать и некой новизне искусства.

Государство вкладывало в культуру средства – в науки гуманитарные поменьше, а в НТП-вские, военного значения, – очень много. Нынче, когда секреты рассекречиваются, диву даешься, какие были достигнуты тогда результаты и в фундаментальных исследованиях, и в прикладных, и в КБ. Если учесть, что в организации труда в порядке использования средств коэффициент полезного действия у нас всегда был очень низок, – удивление еще больше: это сколько же надо было средств, чтобы достигнуть?

И как бы то ни было, а срабатывал энтузиазм – он всегда будет, если достигается результат, не было апатии, даже и при искусственном взаимном доверии. Порядок взаимоотношений был довольно четкий.

Разумеется, не могло не возникнуть расхождений между людьми творчества – во МХАТе и на Таганке, между Глазуновым и Неизвестным, между Хренниковым и Шостаковичем, между Кочетовым и Твардовским. Но вот в чем дело – и разногласия эти тоже регулировались сверху уже в силу того, что и в “оппозиционерах” (поначалу даже в Солженицыне) было заложено бережное отношение к социализму – как бы ему-то, такому прекрасному и уже принявшему столько жертв, не повредить, не оскорбить его (и не вывести из себя).

Государству, которое плело заговоры по всему свету – и в Африке, и в Америке, и в Азии, – очень важно было выглядеть государством культурным, оно и выглядело, старалось, даже вопреки своим истинным интересам и намерениям. Показуха была сущностью этого государства, и она была на большой высоте, достигала некой искренности, подлинного энтузиазма, который возникал как в результате прямой государствепнной поддержки, так и в результате противостояния этому государству.

Новой русской истории не было без проблемы “интеллигенция и власть”.

Интеллигент, по крайней мере в первом, разночинном поколении, был обязан быть не только оппозиционером, но хотя бы недолго – бунтовщиком. Вторые и третьи поколения уже могли стать элементарными специалистами – врачами, инженерами, учителями, юристами, но первое – ни за что!